История без названия, рассказанная сэром Гилбертом из Петербурга

Сначала, безусловно, не лишним будет сказать несколько слов о том странном месте, где я живу. Мир, страна, город и всё такое. Итак, мир.
Мир Паука – мир настолько сбывшийся, что некоторым аж тошно. Но мне очень нравится. Не люблю неопределённости. К тому же, тут полно Вершителей. Это очень весело – несбывшаяся реальность очень летуча и непостоянна, её не перекроить – ни тебе шва не найти, ни иголку подобрать. А со сбывшимися очень здорово. Крои – не хочу. Чего только из нашего мира не делают, подумать страшно. Книгу написал – уже мир создал. Мультик нарисовал – уже вершитель. В нашем мире столько разных миров, что вам и не снилось. У вас почему нет художественной литературы – вам своего экшна в жизни хватает. А очень зря. Потому что если вы довольствуетесь тем, что у вас есть, ничего нового вы не сделаете. Это факт.  Я вот так шкаф и не сколотил, пока одежда под кровать помещалась. А как стало места не хватать – так сразу сделал. И какой шкафчик – любо-дорого глядеть!
И кстати, я недавно понял, как происходит техническая эволюция! У нас же все вершители – вот, говорит вершитель Белл, Безмолвной-то речью мы не пользуемся, а болтать на расстоянии хочется, чего бы придумать? И – бац! Придумывает телефон. Рано или поздно, так или иначе. А потом пошло-поехало: мобильники, смартфоны – айфоны, чтоб их. А вот вы скажите – вы картинки на расстоянии со своей Безмолвной речью передавать можете? Нет? А я могу эмэмэской. А интернет, компьютеры? Не, у вас, конечно, буривухи есть, это бесспорно. Но у вас такие уютные, маленькие мирки… Аж слезинка навертается. А у нас, в пауке, всё настроено на одинокого несчастного Вершителя. Чтобы он не чувствовал себя таким одиноким и несчастным. Создаются тысячи миров, только чтобы развлекать его: книжки там, мульты, контр-страйки. А он всё равно одинокий и несчастный, кто бы мог подумать!
Но это про мир в основном. Я не буду говорить о нём больше – вы всё узнаете потом. Расскажу-ка я про страну.
В нашем мире непростительно много стран, которые чуть что – так сразу воевать. Там есть четыре как бы рода этих стран – Америка, Европа, Ближний Восток и Дальний Восток. Америка – самая новая и продвинутся цивилизация, потрясающе циничная, бездушная и крутая. Когда-то там жили вполне себе добрые и своеобычные индейцы, но потом пришли европейцы и их убили. Потому что поехали туда только те, кто искренне хотел убивать и драться за каждый новый клочок украденной земли. Вот из этих сволочей цивилизация и выросла. Европа – это успешные добротные страны с богатой историей, которые примерно одинаково жили и сейчас примерно на одинаковом уровне развития. Ближний Восток – совершенно варварские страны, которые как-то пытаются облагородить в последнее время. И Дальний Восток – это загадочные жаркие страны, со своеобразной культурой и бытом, с другой религией, но давольно успешные и вполне развитые. Потом ещё есть Африка, но там вообще мало кто живёт, кроме пары-тройки негров на самом юге.
А ещё есть Россия, в которой я живу.
Эта страна уникальна тем, что умудрилась не попасть ни в какую группу. Нам не доверяют европейцы, нас боятся прибалты, нас презирают (или боятся?) американцы, ближневостокцы на нас работают, а дальневостокцам вообще всё до лампочки, судя по всему. Хотя я не политик. Я вообще слабо представляю сегодняшнюю ситуацию. Да, ещё могу сказать, что Россия побила все рекорды по количеству правителей - психов и козлов. Серьёзно, в каждой стране покопайтесь – ну не найдёте столько гадов на троне! Если наш правитель не сажает всех на кол, значит он сумасшедший. Единственного мягкого и психически здорового правителя мы свергли, а его семью расстреляли, потому что он был тряпкой. Ей-богу, только теперь, когда у нас президентская республика, можно вздохнуть свободно. Хотя чего мне рассуждать – раньше-то меня не было. И то, через несколько лет может оказаться, что мы жили в сладкой иллюзии, а тот, кого мы теперь считаем отцом-благодеятелем ел на завтрак человечье мясо, а СМИ это старательно от нас скрывали.
Ещё эта страна самая большая в мире. И самая холодная. И у неё два главных города – город-столица и Очень Хороший Город. Во всех больших странах так: В Америке это Вашингтон и Нью-Йорк, в Австралии - Канберра и Сидней, а у нас – Москва и Петербург. Я живу в Петербурге, это жутко красивый город. Он очень молодой – каких-то триста лет, подумать только! – но понастроили там такой красотищи, что любая тысячелетняя деревенька Могучие Пеньки может откусить. Это город, где обитает элита всего российского искусства – тоже своеобразного и ни на что не похожего. А ещё там редко светит солнце, гораздо чаще там пасмурно и идёт дождь. Там очень много рек и мостов, а ещё там много музеев и вообще всяких весёлых и интересных мест. Самая большая улица – Невский проспект. Так как на улице чаще всего пасмурно, на ней много разноцветных светящихся вывесок и всегда горят фары у машин, отчего она кажется очень просторной и живой. Ещё там есть метро – это когда узкие, скреплённые между собой амобилеры едут прямо под землёй. Это очень удобно, если хочешь быстро куда-нибудь добраться, но если хочешь погулять, лучше идти дворами. Они всегда пустые и похожи на колодцы. Если поднимешь голову, похоже, что ты смотришь не ИЗНУТРИ, а ВНУТОРЬ, где в глубине на дне плещется небо – поднимись по пожарной лестнице и нырни. А когда рассвет или закат, очень хорошо гулять по крышам. Они так близко друг к другу, что можно даже не перепрыгивать, а просто перешагивать, особенно на домах вдоль рек – там вообще дома отделяются только цветом.
Мой дом мне достался от бабушки, родители же жили в самом центре города. Он мне всегда нравился – большой, голубого цвета, с множеством балконов и бассейном. В Питере мало у кого свои дома – чаще все живут в квартирах. Этот дом когда-то был общежитием, низенький, в четыре этажа. Как он достался бабушке – неясно, но его нужно было срочно сдавать, или продавать, потому что, посудите сами – ну нахрена мне заброшенное общежитие на окраине города? Больше половины комнат так и не открывались, спать в нём было неуютно, а кухня была такая огромная, что пока добежишь до холодильника взять яйцо для яичницы, сковорода успеет намертво привариться к плите.
Но этому дому я благодарен несказанно. Потому что история, которую я вам поведаю, началась именно с него.
Первым шагом на пути к этой незабываемой эпопее стало моё раннее возвращение с вечерней прогулки.
Я вообще люблю погулять, особенно под дождём или после дождя – не из каких-то морально-эстетических соображений, а потому, что прохожих меньше. Хотя в глухих переулках, в которые я забредаю, их и так не много.
В тот вечер тоже шёл дождь, не настоящий ливень, а так, просто напоминание о том, что строить город на болоте было всё-таки не самой гениальной идеей. Я шёл по узенькой улочке, мокрой и серебрящейся под струями воды, как чешуя какой-нибудь речной рыбы. Наблюдал за морганием редких неоновых вывесок, чей свет становился расплывчатым, растворяясь в пелене дождя, и чувствовал себя вполне прекрасно, если не считать окоченевших пальцев и промокших ног. Дело было в ноябре, когда уже холодно, но ещё мокро; залив ещё не замёрз, но уже как-то застыл, словно желе. Когда я в такие дни иногда ходил по подводным камням вдоль берега в Петергофе, с трудом сохраняя равновесие, вода, странно потемневшая, ленивая, грустно и устало плескалась вокруг меня, лизала раскрасневшиеся босые ноги, словно сетуя на психа, который будит и беспокоит её.
Я шёл домой, ныряя в подворотни и проулки, аккуратно обходя людные улицы и задерживаясь подолгу в чудных дворах-колодцах. Не знаю, что меня гнало в тот вечер домой – провиденье ли, случай ли, судьба? Подозреваю, я просто хотел жрать, а денег на Макдоналдс не осталось.
Как бы то ни было, долго ли я шёл, коротко ли, а к дому всё-таки пришёл, на пару часов раньше, чем обычно – в полночь ровно. Небо было светлое-светлое, как сейчас помню.
Перед моим домом стояли семеро человек.
Я вообще-то не поклонник числовых суеверий, но в этот раз должен признать – в данном случае число семь действительно принесло мне удачу. Хотя, не исключено, что это было простое совпадение.
Я замер. Не всегда, не часто перед этим домом останавливались люди. И ещё реже они смотрели на него в упор, как бы оценивая. Я давольно далеко стоял, поэтому не мог бы точно описать каждого из них, но я слышал каждое их слово – мне пришлось выработать хороший слух; в детстве долгое время я был слепым.
-Ну, чем не дом? – говорил легкий, приятный баритон, - Высокий, красивый, да и цвет я этот люблю… Тут есть бассейн, библиотека, большая кухня… Ну, Магистры вас побери, соглашайтесь! Или вы хотите ютиться в тесной квартирке в четыре комнатки, похожие на гробы? Я-то привыкший, мне вас жалко…
-Погоди, Макс, не тараторь. – Сухо рассмеялся другой, глубже и проникновеннее. – А хозяева? Мы не можем просто так вломиться в чужой дом…
-Магистры с хозяевами! Я достану им денег из щели между мирами, много денег. Они не только нас пустят, но и кормить нас будут, вот увидишь. Ну не молчи, Дневная Задница, скажи, что ты за меня!
- Я за тебя обеими лапками. – Фыркнул ещё один голос. Такие голоса бывают у скримо-певцов, когда они не скримят, а пытаются говорить нормально. – Я устал, промок и хочу жрать. И спать. И мне всё равно где. А так как этот домик ближе всех, я за.
- Ладно-ладно, - проворчал проникновенный голос и вздохнул, - Я попробую узнать, кто хозяин, может, мы договоримся.
Я подошёл поближе. Вся компания была одета в непромокаемые целлофановые плащи. К тому же в Питере не настолько светлые ночи, особенно теперь, поздней осенью, чтобы я мог их чётко рассмотреть.
-Вы кто? – в лоб спросил я, встав за спинами у незваных гостей.
Медленно, один за другим, они обернулись.
-Позвольте мне представить вам хозяина нашего будущего жилья, Гавриила Каренина! – звонко сказал вдруг обладатель проникновенного голоса.
-Не позволяю. – Нахмурившись, ответил я, - И спешу вас поздравить – жить в моём доме вы не будете. Все свободны.
Я хотел обогнуть их и направиться к дому, но кто-то преградил мне дорогу. Под целлофановым капюшоном не было видно лица, но росту он был высоченного и выглядел внушительно.
Влип – пронеслось у меня в голове, - вот влип так влип. «И никто не узнает, где могилка моя»…
Некоторое время каланча изучала меня, потом склонила голову и медленно проговорила:
-Погодите, сэр Каренин. Не торопитесь. Мне кажется, произошло небольшое недоразумение.  – Голос у него оказался глубоким, тягучим и музыкальным. Наверное, неплохо поёт.
-Недоразумение? – вспылил я, - Я тебе скажу, какое произошло недоразумение! Семеро мужиков хотят жить в моём доме – вот и всё недоразумение! И я намерен положить ему конец, - добавил я, пытаясь отделаться от этого типа и добраться, наконец, до дома. Но он был неумолим.
-Позвольте нам хотя бы представиться, и изложить суть проблемы, - без выражения сказал он, не пуская меня.
-Проблема у меня одна – это вы! – Не сдавался я, - Пусти же, чёрт тебя дери! Ты кто вообще такой?
Длинный словно ждал этого момента. Он церемонно отступил, отрезая мне путь к дому, поднял руку и зачем-то прикрыл глаза.
-Вижу Вас, как наяву. Рад назвать своё имя – Шурф Лонли-Локли.
Я даже немного растерялся.
-Нихрена себе имечко… - только и смог протянуть я.
-Да, многие находят мою фамилию необычной, - согласился Шурф, - некоторые даже не могут взять за правило произносить её правильно. – И он покосился в сторону остальных, отчего один из силуэтов издал сдавленный смешок. Я понял, что это был обладатель скримо-вокала.
-Да причём тут фамилия? – раздражённо спросил я, - Фамилия-то чёрт с ней. Вот у меня одноклассник был Кириюдкхритараштракхановский, так ничего, произносил же. Я про имя. Ты вообще в курсе, что такое шурф? Это же такая дырка в горе. Чтобы там вентиляцию проложить или алмазы добыть (это правда так, серьёзно)) спасибо товарищу Википедии – прим. аффт.).
Сэр Лонли-Локли, судя по всему, был в замешательстве. Зато из группы поддержки, стоящей сзади, слышался сначала скрываемый, а потом и вовсе открытый хохот. Смеялись уже несколько – баритон, скример, проникновенный и ещё один, кажется, женский, лёгкий и ветреный.
-В самом деле? – удивлённо спросил он, и хотел спросить что-то ещё, но я воспользовался замешательством, отпихнул его с дороги и со всех ног припустил к дому.
Кажется, меня не преследовали. Я, хоть убей, не помню, как достал ключ, открыл дверь и поднялся по лестнице – наверное, был так напуган и взволнован, что ничего не соображал. Но трактовать это так, как трактовали они, я и по сей день отказываюсь. Когда я очутился на втором этаже в большой столовой, первым делом я бросился к окну проверить, на месте ли мои гости. На мокром от дождя крыльце стояли пятеро, двоих не было. Тяжело дыша, я отвернулся от окна и буквально наткнулся на того, кто откуда-то знал моё имя и выдал его остальным, на обладателя проникновенного голоса.
-Чтоб тебя, демон! – заорал я, схватил что-то, попавшее под руку и треснул его по голове. Точнее, попытался треснуть, потому что в тот момент, когда эта неопознанная штука была в трёх сантиметрах от его капюшона, последовала белая вспышка и в моих руках ничего не осталось, кроме щепотки чего-то, на ощупь похожего на золу.
Если бы у меня было время задумываться над происходящим, я бы, несомненно, задал себе и окружающим кучу вопросов, но этого времени не было, и я решил, что ничего мудрее, чем немедленно свалить, я всё равно не придумаю. Я куда-то метнулся, очутился на кухне, пробежал к лестнице, и тут меня схватила за шкирку чья-то рука. Я задыхался, барахтался и долго пытался освободиться, пока не устал. Тогда, смирившись и не обращая внимания на слёзы удушья, я стал думать, что же мне теперь делать. Обстановочка вырисовывалась безрадостная, как ни крути. Я попытался определить хозяина руки и обнаружил, что это ни кто иной, как сэр Шурф Лонли-Локли собственным персонажем.
Я молчал и смотрел на него. В темноте комнаты блестели его глаза.
-Сэр Гавриил. – Церемонно обратился он ко мне, - Всё-таки потрудитесь нас выслушать, прошу вас. – Тихим, ровным голосом, без намёка на эмоции сказал он.
Наверное, смотря экшн-фильмы и доходя до сцены, когда главный злодей держит несчастного главного героя или его возлюбленную за шкирку, многие доморощенные критики очень удивляются, что жертва продолжает барахтаться и вырываться даже когда совершенно ясно, что бежать не удастся.
Спешу развеять все сомнения критиков и уверить – жертва пытается вовсе не бежать – она очень хочет заполучить хотя бы глоток воздуха. В тот злосчастный день я на своей шкуре узнал, что она чувствует. И теперь, в любом фильме, доходя до подобных сцен, я тихо сглатываю, тру горло и отвожу глаза, оставаясь совершенно безучастным к последующей сцене расчленения.
Итак, я дрыгал ногами и руками, в то время как каланча в плаще разговаривала со мной бесстрастным вежливым голосом.
-Ыыых! – только и смог прохрипеть я на его предложение «выслушать».
-Грешные Магистры, Шурф, да поставь ты его! – взмолился кто-то у меня за спиной, я этот голос раньше не слышал. – Он же задохнётся, не видишь?
- В самом деле, - согласился Шурф, - пожалуй, следует его опустить. Но я боюсь, что он снова уйдёт Тёмным Путём, тогда ловить его снова будет – не скажу затруднительно, но муторно.
-Ххыыыы… - выразил я своё одобрение. И тут же шлёпнулся на холодный пол. Вставать я не рискнул, вообще старался не двигаться.
Надо мной стояло три человека. Я смотрел на них сверху вниз, стараясь различить  лица. Вспыхнул свет – кто-то включил лампу. Медленно подошли остальные четверо, и я, наконец, смог разглядеть своих новых знакомых.
Запоминать первые ощущения я не мастер, поэтому точно воспроизвести, как я их тогда нашёл, не смогу. К тому же, мне не было совсем понятно, что длинный имел в виду под «Тёмным Путём». Может, он говорил о том, что я скроюсь в темноте? А выключатели тогда на что? Вообще-то во всей ситуации я понимал не так уж мало. По крайней мере, гораздо больше, чем понимал бы любой другой напуганный несчастный маленький обыватель, которого потрясли за шкирку и кинули на пол. Во-первых, понял я, эти семеро людей прибыли издалека, иначе бы не стали ломиться в первый попавшийся дом с целью «пожрать и поспать». Во-вторых, оттуда, где они жили, они свалили совершенно внезапно, иначе подсуетились бы заранее по поводу жилья. Не исключено, что бандиты. Банда. В-третьих, и это самое главное, они упоминали что-то про «много денег» и убивать меня не собирались.
Тут нужно, конечно, уточнить, что совсем недавно меня выперли из института. И родители мои – люди деловые в высшей степени, поставили ультиматум – или немедленно идёшь продавать кроссовки, или немедленно продаёшь свою экс-багадельню, или немедленно её же сдаешь каким-нибудь богатым личностям. Зачем богатым личностям селиться в заброшенном общежитии, ни маменька, ни папенька не уточняли.
Поэтому, логично рассудил я, не следует торопиться с выводами. Может быть, я смогу втюхать этим сомнительным типам проживание в моём райском особнячке за заоблачную сумму. Судя по тону, каким баритон говорил о том, что он достанет «много денег», можно было почти со стопроцентной точностью установить, что это будет просто. 
Итак, на меня смотрели семеро человек. Капюшоны ни сняли и в свете одинокой лампочки я наконец-то смог увидеть их лица. Прямо надо мной склонился средних лет длинноволосый человек, слегка небритый, с потухшей сигаретой во рту. Описать его я не берусь – он был вылитый Чичиков из Мёртвых Душ – ни толстый, ни тонкий, ни высокий, ни низкий, совершенно обычный и в то же время совершенно не человеческий. На меня он не произвёл ровным счётом никакого впечатления. Несколько секунд я тупо смотрел на него, потом понял, что ничего нового не увижу и стал разглядывать остальных. Рядом с Чичиковым стоял очаровательный дядюшка-дедушка, похожий на старого фенька. На его подвижном, улыбчивом лице было написано отческое умиление. Мне он почему-то не то, чтобы не понравился… Он меня насторожил. Под тёмным целлофановым плащом не было отчётливо видно, во что он одет, но просматривались очертания какого-то совершенно невообразимого пончо. На голове у дядюшки-фенька была чалма. Дальше за феньком стояла та самая каланча, которая пыталась меня одновременно задушить и вызвать на дружескую беседу. Он заинтересовал меня чрезвычайно. Высокий, тощий, как велосипед с тонким, красивым лицом. Правда, с лицом как раз была какая-то фигня. Дело в том, что оно не двигалось. Вообще. Помню, когда-то я смотрел в интернете фотографии японских фарфоровых кукол. Безумно красивые и очень похожи на людей. Я даже сразу не отличал. Но как присмотришься получше, поймёшь, что не бывает у живых человеков таких отрешённо-безучастных выражений, таких чётких и аккуратных черт лица. А вот, оказалось, бывает. Я глядел на этого типа дольше всех – брови идеально изогнуты, губы плотно сжаты, ни один мускул не шевелится, и совершенно матовая кожа – ну вылитая фарфоровая кукла. Единственное, что отличало его от этих произведений искусства – глаза. Большие, глубокие, они словно жили отдельной жизнью на этом каменном лице. Они тоже не двигались, но было видно, что они изучают меня с любопытством, где-то неодобрением, где-то удовольствием, и что с тех пор, как лицевые мускулы их обладателя атрофировались,  они взяли на себя бремя передачи эмоций и неплохо с этим справляются. И кстати, этот тип безумно напоминал мне кого-то, но тогда я никак не мог вспомнить, кого.
На руках у Фарфоровой Куклы были огромные светлые перчатки, немного напоминавшие кухонные ухваты. На них даже был какой-то орнамент вроде японских иероглифов. И пончо под плащом у него было очень светлое, скорее всего белое.
За ним стояла довольно приятная дамочка, маленькая, востроносенькая, с ярко-жёлтыми глазами и легкомысленно – мудрой улыбкой на тонких, тёмных губах. Хорошенькая. Правда, в ней тоже было мало человеческого, как и во всех остальных, но в ней и в Чичикове – особенно.  Вообще я не мастер описывать женщин. Обычно получается, что она либо вершина красоты, либо вообще недостойна внимания. Эта же была довольно сложная в описательском смысле, потому что ни под какую категорию она не подходила. Её красота была чем-то особенным, не поддающимся критериям. Мне она понравилась, но в то же время я очень отчётливо понимал, что ни за что бы такую не полюбил и такая бы меня ни за что не полюбила. И слава Богу. Не знаю уж чем (взглядом ли, выражением ли лица?) она напомнила мне сову. Так, кто там за ней? Прямо напротив меня стоял тот, кто попросил Шурфа меня опустить. Как следствие, я был ему априори премного благодарен. На меня из-под рыжих торчащих волос смотрела хмурая, длинная физиономия с совершенно роскошным носом и холодными тёмными глазами. Приглядевшись к нему повнимательнее, я увидел, что одежда ему широка и коротка. Странный человек, но всё-таки человек. Не то, что остальные. Он смотрел на меня хоть и раздражённо, но с плохо скрываемым сочувствием. Этого только не хватало! Сначала чуть не придушили, а теперь жалеть! Знаем мы таких. Почему-то терпеть не могу людей, которые меня жалеют. И вообще хорошо ко мне относятся. А тех, кто ко мне относится плохо, я и вовсе ненавижу. Тяжёлый, наверное, у меня характер.
Далее, слева от меня, стоял высокий молодой человек, коротко стриженый, с тёмными, плохо уложенными волосами. Глаза у него были светлые и строгие, но губы изогнуты в дежурной ухмылке, а с шеи спадал как-то очень уж лихо повязанный шарфик. Он напомнил мне Хельга, клавишника из моей группы и моего лучшего друга. То же выражение физиономии, даже та же манера держаться. «Раз уж он напомнил мне Хельга, - решил я, - Значит, человек он неплохой». Я даже ухмыльнулся ему, правда, так, что никто, наверное, не заметил. Или заметил, чёрт их знает. Может быть, он даже предпринял какой-то мимический этюд в ответ, но я не увидел. Я был занят – разглядывал последнего.
Последний был давольно худой и непропорционально высокий (хотя с Фарфоровой Куклой, конечно, не сравнить). Лицо у него было молодое, сонное и красивое. Из-под чалмы выбивались прядки блестящих русых волос, на которых в свете лампочки блестели капли дождя. По-моему, он сам до конца не понимал, что происходит и очень хотел спать. Что ж, могу него понять – полночь, как-никак. Все порядочные краснощёкие обыватели уже в кроватках. Другое дело, что в Питере обывателей не так много, гораздо меньше, чем в других городах, в которых я был. Процент «серой массы» здесь так незначителен, что она даже придаёт толпе определённую пикантность. Хотя для меня все массы серые, это я чужие слова пересказываю.

Я хмыкнул, сочтя это неудачной шуткой, но с ужасом отметил довольно-таки серьёзный, хоть и излишне весёлый взгляд Джуффина.
Наступило неловкое молчание. Я отошёл от дверного косяка и прошёлся по комнате, опустив голову и старательно изображая бурную мыслительную деятельность. Тёмные бархатные шторы искрились в приглушённом свете ламп. Странно, но когда мне срочно нужно о чём-нибудь думать или принимать какое-то решение, я всегда отвлекаюсь на что-нибудь несущественное. Вот и теперь я заметил, что в комнате как-то слишком мрачно. Надо бы купить сюда ещё несколько бра. Видел я недавно в магазине напротив – чудесные хреновины, с медными мордами львов по бокам – будут очаровательно смотреться с этими шторами, тем более на таких аристократических обоях.
Вообще, человек так устроен, что если он не знает, как на что-то реагировать, он не будет реагировать никак. Я совершенно не понимал, как отнестись к заявлению о другом мире и волшебниках (серьёзному заявлению!), и поэтому мне в голову тут же полезла всякая чушь про светильники. Наконец я медленно опустился на кровать рядом с Джуффином, просчитывая в голове последние логически объяснимые версии происходящего.
Они сошли с ума?
«С ума поодиночке сходят», - говорила незабвенная мама дяди Фёдора, - «Это только гриппом все вместе болёют». Я был полностью согласен. А эти ребята, похоже, не считают своего шефа психом, так что версия сумасшествия отпадает.
Они меня разыгрывают?
Очень похоже, особенно по идиотским улыбкам. Но и тут не всё так гладко. Во-первых, эти улыбки несколько иного рода. Одним из своих ударных качеств я считаю способность разгадывать эмоции собеседника – конечно, если сам собеседник не предпринимает никаких попыток свои эмоции скрыть. По крайней мере, если человек открыто мне улыбается, я могу понять, что его так забавляет – моя остроумная шутка, или какие-то свои мысли, или то, что карманная собачка дамочки за соседним столиком писает на ножку столика. В детстве меня часто таскали по психологам, а с кем, как говорится, поведешься, от того и наберёшься. Не скажу, чтобы я перенял какие-то методы, или узнал хоть десятую часть того, что зазубрили эти важные дядьки с флегматичными улыбками в стерильных халатах, но что-то я всё же усвоил. И теперь мне было совершенно понятно, что значит улыбка сэра Халли – «Я сказал этому мелкому правду, но он конечно не верит, и от этого у него такое забавное тупое выражение, как смешно, а моя коварная улыбка заставляет его думать, что я что-то затеял, грешные магистры, обхохочешься».
Так что вариант с розыгрышем тоже был маловероятен, хоть и не исключался.
И, наконец, если бы им надо было придумать прикрытие, они точно бы не стали нести такую ахинею. Хотя всегда был вариант, что они рассчитывал именно на то, что я так подумаю.
-Запутаешься, мальчик. – Буркнул сэр Кофа, сидевший на замшевом диване и тщетно пытавшийся зажечь напольную лампу. Сначала он долго возился с выключателем, потом, оставив его, зачем-то начал щекотать лампочку. Я с миной недоумения следил за его действиями.
-Если хотите включить свет, - в конец растерявшись, пробормотал я, - Ткните во сюда. – Я нажал на кнопочку на включателе и торшер осветил тёмный угол комнаты тихим, настороженным светом. Он словно не доверял гостям, и светил как-то насупившись, даже немного зло. Совсем как я.
-Да, это тебе не грибы… - протянул рыжий, но не успел я его спросить, при чём тут грибы (что-то мне подсказывало, что грибы тут очень даже при чём), как совиная дамочка запахнулась поглубже в свой саван и нетерпеливо попросила:
-Может, вы завтра ему всё расскажете, Джуффин? А то очень спать хочется. Луукфи вон, вообще заснул. Эй, Лу, просыпайся! – и она пихнула сонного джентльмена в бок, судя по всему, довольно болезненно. Луукфи открыл глаза, некоторое время поморгал ими и снова закрыл.
Джуффин снова совершил ехидный лицевой экзерсис.
-Ну что, уложишь нас? А завтра поговорим.
-Я уложу всех, кроме вас. – Мстительно сказал я, - И вы всю ночь будете отвечать на мои вопросы, вот так вот.
-Какие жестокие люди живут в твоём мире, Макс, - с уважением сказал Мелифаро, - Неудивительно, что они вырастили тебя таким кровожадным чудовищем!
-А будешь острить, отрежу язык. – Вполголоса прошипел я. Не знаю, зачем это сделал. Просто не выношу, когда надо мной смеются. Даже если смеются над кем-то, упоминая меня.
Мелифаро покосился на меня и усмехнулся.
-Грешные Магистры, как всё запущено. Местечко похуже Пустых земель. Там варвары по крайней мере обаятельные.
-Ну так и дуй назад, раз не нравится! – рассердился я, - звал я тебя, что ли? Скучал я без тебя, что ли?
- Гилберт. – Послышался вдруг голос с другого конца дивана. – Гилберт, это не дело.
Я точно не помню, что со мной тогда произошло. Но я понял, что сопротивляться этому голосу бессмысленно. Именно, что не бесполезно, а бессмысленно. Ну буду я выпендриваться – разве они уйдут? Я здесь уже ничего не решаю. Это больше не мой дом. И всё будет не так, как хочу я, и не так, как хотят они, а так, как хочет то, во что я так сильно и отчаянно верю. А именно: они останутся, лягут спать, потом проснутся, поедят... Я – лишь сценарист эпизодов. Могу отвечать только за себя, а я – это ничтожно маленькое, глупое существо, которое…
-Гилберт, что с вами? – спросил тот же голос, только теперь в нём не было той властности, был простой вопрос, даже может быть с оттенком удивления. Я не хотел отвечать. Я почти ничего не видел. Мне было всё совершенно безразлично.
-Гилберт?
Передо мной нарисовались белый саван и кукольное лицо сэра Лонли-Локли. Это ему, - запоздало сообразил я, - принадлежал голос. Гипнотическое оцепенение рассеялось, но апатия осталась.
-Сэр Гилберт? – повторил он безликим, мелодичным голосом.
-Да пошёл ты… - прошептал я.
Мне понадобилось пара минут, чтобы придти в себя. Я осел на диван и потряс головой. Серые пятна постепенно сложились в цельную картинку.
В минуту медленного осознания того, что моя судьба больше не в моих руках, пришла лёгкость. Если не можешь ничего сделать, если попал в лапы гипнотизёрам и маньякам – чего расстраиваться? Всё равно теперь делать нечего, улыбайся и жди, что будет дальше.
И я улыбнулся. Навреное, первый раз за несколько месяцев. Сухие губы тут же треснули в уголках, и я глупо хмыкнул. Потом встал, отряхнул брюки от гипотетической пыли и развёл руками.
-Ну что ж, граждане, пожалуй, действительно пора спать. Вам, сэр Джуффин, я отвожу эту комнату – вам ведь она понравилась? Отлично. Постель я могу вам постелить, но лучше, если вы сделаете это сами. Вам, сэр Макс, полагаю, понравится Четвёртая Восточная Комната. Она не слишком большая, но уютная. Ещё из жилых помещений могу предложить Вторую Северную, она очень большая и почти не мебелирована – только раскладная кровать и стол, Первую Восточную – прямо по коридору отсюда, хорошо обставлена и полнейшая звукоизоляция, Зеркальная комната – если не боитесь спать с зеркалами, Спальная Оранжерея – она на самом верхнем этаже,  и последняя – Вторая Южная. Остальные я никогда не открывал, полагаю, там полнейший беспорядок. Если хотите поужинать, могу заказать пиццу или суши. На завтрак тоже могу что-нибудь заказать. Что-нибудь ещё?
Всё это я проговорил на автомате, тихо и без выражения. Картинка перед глазами снова превратилась в непонятный набор пускай и чётких световых пятен. Я мог прекрасно разглядеть подозрительное лицо Мелифаро, но тот простой факт, что это чьё-то лицо, я уже не понимал.
-Шурф? – неуверенно спросил Макс Фарфоровую куклу, - Что ты  с ним сделал? Ей-богу, верни всё на место, даже страшно. Ты посмотри на его улыбку. А глаза – совершенно безумные! Шурф, мне это не нравится. Я понимаю, он тебя достал, но сделай, как было!
-Я ничего не делал, сэр Макс, - озадаченно проговорил Лонли-Локли, - Я просто сказал, что не дело – так вести себя с гостями. У меня и в мыслях не было его заколдовывать, тут какое-то недоразумение.
-А вы разве не хотите послушать мой рассказ, сэр Гилберт? – осторожно спросил сэр Халли, - Ведь вы…
-Да мне всё равно. – Честно сказал я, - чего уж теперь. Вам постелить?
-Спасибо, я сам.
В комнате воцарилось напряжение. Потом сэр Джуффин встал, подошёл ко мне и положил свою тяжёлую, горячую руку мне на голову. Вот теперь комната действительно поплыла у меня перед глазами, и голос дядюшки-фенька я расслышал с огромным трудом.
-Похоже, ты немного сошёл с ума, мальчик. Возможно, ты не чувствуешь, но от тебя пованивает безумием. Должно быть, это защитная реакция на неопознанное? В любом случае, это не страшно. Советую тебе немного поспать, а там, глядишь и придёшь в себя.
«Поспать… Спать хорошо. Спать спокойно. Я люблю спать.»
-Ну вот, другое дело. Сейчас я тебя усыплю.
Я почувствовал, как рука на моей голове становится всё горячее и горячее, жар проникает прямо в глаза, под закрывающиеся веки, льётся за уши, охватывает шею, ползёт по спине… Скоро мне стало непередаваемо тепло и спокойно. Воздух приятно звенел и, кажется, был разряженным и холодным, как на вершинах гор. Я мягко осел на пол, продолжая дико улыбаться, и куда-то поплыл. А потом наступила темнота.

Проснулся я от голода. Есть хотелось просто страшно, что неудивительно – у меня ничего не было во рту со вчерашнего утра. Обедать мне всегда лень, а поужинать я так и не успел. Я потянулся и огляделся. Я лежал на жёсткой кушетке в Обсерватории на четвёртом этаже, обложенный подушками и закутанный в откуда-то взявшийся мягкий шерстяной плед пепельного цвета. Преломляясь в линзах телескопа, солнце бросало на пол тонкие, чёткие и острые, как осколки стекол, солнечные зайчики. Сквозь гигантское окно, соединённое с балконом, я видел светлеющее небо, небрежно заплёванное облаками. Погодите только, - хмуро подумал я, - ещё часика полтора, и эти грязные ошмётки заволокут всё небо, а солнышку придётся коротать этот день, не имея удовольствия видеть этот мир. Счастливое солнышко, чёрт возьми.
Я скинул плед и встал босыми ногами мимо тапок. Это было не слишком ужасно, потому что пол в Обсерватории был не плиточный и даже не паркетный, а совершенно тёсовый, как в свежесрубленных дачных избушках, не осквернённый ещё лаком или даже краской. Хуже было, что в нём иногда встречались занозы, поэтому я спешно нашарил вьетнамки (странным образом они обнаружились тут же, под кроватью) и сел на кровати, промаргиваясь.
В памяти одно за другим всплывали незнакомые лица вчерашнего вечера. Теперь я почти на сто процентов был уверен, что мне эта лабуда приснилась. Ну конечно, добродился по улицам до умопомрачения, пришёл голодный, залез в обсерваторию, допоздна смотрел на звёзды, полоумный, потом заснул и увидел какую-то шизу. Настораживало то, что я, хоть убей, не мог вспомнить, как я добрался до обсерватории, зато отчётливо слышал в своей голове чёртов голос «Это не дело».
-Какое уж тут дело, - согласился я, - когда такая хрень снится.
Сонный, злой и голодный, я спустился на кухню.
На кухне было темно и тихо. Вообще тишина стола во всём доме, с одним лишь настораживающим отличием: обычно я не обращал на неё внимания, я привык жить в тишине, а теперь стал чувствовать её и раздражаться, как при каком-то громком звуке. Вспомнился стих Григорьева: «-Ты что это делаешь? – Слушаю тишь. – Разве можно услышать тишь? – Можно, если ты помолчишь.» Или как-то так. У меня плохая память на стихи. Я сел на холодную табуретку у массивного пластикового стола и, поёжившись, посмотрел, во что я одет. На мне была серая растянутая рубашка, серые же носки и белые трусы. Ну да, именно так я и был одет вчера, кроме джинсов, рубашки и плаща – где они, кстати? Наверное, оставил на вешалке. Я поднялся с табуретки и пошёл к холодильнику по холодному, крашеному под мрамор, линолеуму. Этот процесс занял у меня около минуты, зато в конце сего пути меня ждало вознаграждение в виде стаканчика йогурта. Съев его при помощи пальцев и облизав оные, я выкинул стаканчик в мусорку и старательно зевнул. Для человека ста пятидесяти сантиметров росту и тридцати девяти килограмм весу целый стакан йогурта был уже сытным и питательным завтраком. Потом я спустился в бассейную комнату, принял душ неопознанной температуры, высушил голову феном и снова уселся, только теперь уже на деревянную скамью рядом с бассейном.
Ах, да, следует рассказать, наверное, про мой многострадальный дом. Ведь это – единственное, что отличает меня от остальных жителей Питера. Если бы не эта развалина на окраине города, я бы был абсолютно таким же, как и четыре миллиона остальных, кто «родился на брегах Невы».
Вообще-то, особняк изначально общежитием не был. Построил его какой-то мой дальний родственник по линии матери, и был он родовой усадьбой малоизвестной семьи Карениных. Сейчас у среднестатистического обывателя эта фамилия зачастую рождает только мрачные ассоциации, а в своё время это была, между прочим, вполне своеобычная, пусть не особенно богатая, но не бедствующая дворянская семья. С тех пор дом столько раз ремонтировали, переделывали и перекрашивали, что он стал совершенно на себя не похож. Когда он был только построен, Петербург ещё не успел так разрастись, и усадьба стояла не просто на отшибе, но даже несколько в отдалении от города. Вокруг неё был сад, от которого сейчас остались только три ивы (одна из них вполне залезабельна) и берёзка, на которой подвешена тарзанка. Если хорошенько раскачаться, на тарзанке можно перелететь через всю детскую площадку, которую там, кстати, сейчас выстроили.
С приходом коммунизма домик благополучно отобрали под общежитие. Долгое время в нём общежили все, кому не лень, ободрали драгоценную плитку с ванной, стащили и продали оленьи рога и всё, что было ценное в доме, включая ночной горшок моей бабушки, которой на то время было восемь лет. Этого бабушка простить им не смогла. Как только люди разочаровались в своей доморощенной Утопии и развалили Союз, моя бабка, которой в это время было восемьдесят три, развернула бурную кампанию по возвращению особняка его законным владельцам. Учитывая то, что бабушка была блокадницей, а так же имела крепкие связи с нужными людьми и львиную долю обаяния, дом был возвращён. Правда, в жутком виде. Уйму денег она потратила на то, чтобы привести дом в порядок, убрать ужасные картонные перегородки и скупить хотя бы часть того, что  у нас украли. До сих пор с ним не всё в порядке – нужен капитальный ремонт, а в половину комнат нельзя зайти – вся мебель там покрыта белыми простынями, отчего похожа на скучающих привидений.
Родители же мои домом заниматься не хотели. Мама работала ходячим онлайн-переводчиком (всё время забываю, как это называется по-нормальному), то есть ездила по свету за казенный счёт вместе с важными людьми и переводила то, что они говорят другим важным людям. С папаней у меня вообще полный ахтунг. Дело в том, что он – байкер. Не какой-нибудь позёр с моторным велосипедом, а настоящий олдскульный байкер с огромной махиной, у которой такой смешной тоненький руль, выдвинутое далеко вперёд переднее колесо и много-много блестящих трубочек и винтиков под массивным чёрным седлом. Я честно не знаю, сколько ему лет, боюсь, даже мама не знает. Он всегда носит чёрные круглые очки и чёрную бандану. По крайней мере, все пять раз, что мы с ним встречались, он их носил. Все пять раз он был в разной одежде – но неизменными были бравые говнодавы с железными набойками, строгий собачий ошейник шипами наружу (который я, кстати, у него выцыганил) и кожаные беспальцевые перчатки (я купил себе такие же). Я видел его один раз, когда мне было семь, один – когда девять, ещё раз – когда одиннадцать, а потом он надолго пропал, и появился только, когда мне исполнилось восемнадцать. Про последнюю мою с ним встречу я расскажу немного позже, но, думаю, вы уже понимаете, как он относился к получению дома на окраине города. Никак.
Поэтому дом по завещанию достался мне. Был ещё, правда, мой младший брат, но ему тогда было десять. Мама ужасно обрадовалась и, как только мне стукнуло восемнадцать, меня в спешном порядке депортировали сюда, дабы я не омрачал её домашний уют своим тягостным присутствием. Теперь, задним числом, я понимаю, что у неё был резон - в конце концов, терпеть меня двадцать четыре часа в сутки – занятие не из приятных.
Но я снова отвлёкся – ведь я обещал рассказать о доме, а болтаю зачем-то о своём характере.
Особняк Карениных – строение по сегодняшним меркам невысокое – пять этажей. На первом раньше была Большая Гостиная с коврами на стенах (куда ж без ковров), гипсовыми скульптурами, картинами и огромным дубовым столом. Гостиная, комната прислуги и ещё какая-то коморка занимали весь первый этаж. Во времена коммунистической партии, благостной и единственной, все эти комнаты были ликвидированы, а на их месте общими усилиями трудящихся был установлен бассейн, раздевалки, душевые и сортиры. Бассейн был пятнадцати метров в длину и десяти в ширину, глубина – два метра с одного боку, метр тридцать – с другого. Матовые окна во всю стену. Скользкий, холодный пол и перегоревшие доисторические лампочки.
Чтобы заполнить эту неземную прелесть водой, требовалось часов пять. Чтобы снабдить пеной – семь флаконов пенки для ванн. Раз в месяц я это проделывал и плавал в клубничной пене пятнадцать метров туда – пятнадцать обратно, чувствуя себя при этом относительно счастливым. В остальное время я мылся в душевых. Быстро и удобно.
C первого этажа на второй вела белая винтовая лестница, ужасно скользкая в своё время. Было дело, я покрыл её ковром, но когда он отсырел и покрылся плесенью, пришлось его снимать. Тогда я придумал конгениальный ход – купил в хозтоварах пятнадцать штук пластиковых решёточек на раковины и приклеил их к ступенькам клеем для пластмассы. Ходить по лестнице босыми ногами стало не скользко, но больно, что демотивировало забывать тапочки.
На втором этаже располагалась Большая (бывшая Малая) Гостиная, Первая Южная, Первая Северная и Первая Восточная комнаты, а так же Алая Комната и Большая Пыльная Комната, из которых обжитая были только БГ и Первая Восточная. Там покоилась массивная кровать, трюмо и несколько бесформенных мешков с какой-то мягкой хренью в человеческий рост. Если на них поёрзать задницей, можно было сформировать кресло. БГ же была обставлена с большей тщательностью – там стоял внушительный диван, обеденный стол, буфет с посудой и какими-то вазочками, от которых так тащится моя мама, пальма в кадке и телик.
На третьем этаже практически не было жилых помещений, кроме Второй Восточной и Второй Южной. Да и их жилыми можно было назвать с натяжкой – я туда никогда не заглядывал, а мебели ни там ни там почти не было.
На четвёртом этаже была Бальная Зала, в которой когда-то ютилось восемь семей. Теперь это была просто одно огромная комнатища на весь этаж. Ну там, кроме двух кладовых по бокам и обширного балкона, выходящего на запад.
И, наконец, на пятом этаже помещались моя комната, Зеркальная Комната, Обсерватория, Спальная Оранжерея и Комната-Тюрьма.
В моей комнате царил строгий нелинейный порядок. Он был во всём – в разбросанных шмотках, книгах, художественно раскиданных по комнате, бесконечном хламе, что зарождался на узеньком столике и водопадом низвергался вниз, на пол, где образовывал заливы (точнее, засыпы); кое-где из хаоса вырывались островки кресел, Посреди комнаты стояла, как океанический лайнер, моя двухэтажная кровать. Нелинейный порядок захлестнул уже нижний её сегмент, и казалось, что могучий лайнер скоро потонет, но он держался.
Никто не смог бы повторить мой подвиг, собрав в пятнадцати квадратных метрах столько разной хрени. И тем не менее, у меня это получилось легко, как бы само собой. С каждой новой книжной ярмаркой в Питере (а их много!) количество книг увеличивалось в разы, а с каждой новой распродажей шмоток – соответственно, количество шмоток росло в геометрической прогрессии. Возможно, я мог бы рассказать ещё многое о моей комнате, но это, в конце концов, скучно.
Рядом с моей комнатой – Зеркальная. Она примечательна тем, что там зеркальный потолок. И на стенах зеркала. И даже пол, хоть и не зеркальный, но неимоверно отражает. И это меня ужасно напрягает, если честно, я не люблю туда заходить. Там есть очень классная кровать – она откидывается со стены, как верхняя полка в плацкарте. Она жёсткая, жутко неудобная и узкая, но такая длинная, что там запросто могло поместиться полтора меня. Обшита она серебристым дерматином.
Остальные комнаты опишу коротко – всё-таки, это утомляет. Обсерватория – тёмная, захламленная комната, соединённая с балконом. На балконе стоит телескоп с треснутым стеклом.
Оранжерея – там, в глиняных горшках, обитают кактусы и пальмы. Их так много, что едва хватает места для кровати. Хорошо, что туда проведён водопровод, иначе я устал бы поливать их всё время…
Комната-тюрьма – это комната без мебели с одним решётчатым окошком. Раньше там была кладовка.
Вообще-то в доме ещё много всяких комнат и кладовок, но я не буду их все перечислять – самому было скучно рассказывать, а вы, наверное, ждали экшена, а не бытописания.
Итак, насидевшись вдоволь у бассейна, я вздохнул и решил подняться обратно в свою комнату. Делать всё равно было нечего – в такую рань все либо на занятиях, либо спят, да и не выспался я за эту ночь, признаться. То ли этот идиотский сон так повлиял, то ли уж я не знаю что, но я чувствовал себя совершенно разбитым. Особенно у меня болела шея.
Можно было посидеть в интернете, послушать музыку. Или прорепетировать что-нибудь на гитаре…
Поднявшись по скользким, но усовершенствованным ступенькам обратно на пятый этаж, и жалея, что в доме нет лифта, я прошёл в свою комнату, выволок из-под кровати гитару и раздражённо стеганул по струнам рукой. Послышался жалобный, звенящий звук. Она всегда звенит так тихо, жалобно и нервно одновременно, как наложница какого-нибудь жестокого султана, который бьёт её и уродует, потому что это доставляет ему удовольствие – таких людей много. Этой наложнице уже на всё наплевать, она ничего не хочет, но продолжает вскрикивать и стонать под его ударами, потому что крик – это реакция организма на боль.  Это бесит хозяина ещё сильнее, и он ещё сильнее бьёт её.
И я слабо, без энтузиазма ударил по гитаре ногой и кинул её на кровать.
Подошёл к зеркалу, зевая – ну и чего делать? Спать? Интернет? Репетировать?
Но решения я так и не принял. Потому что зевок мой перешёл в незапланированное ронянее челюсти.

Я с немым укором посмотрел на аппарат, как будто это он был виновен в непроходимой трусости Хельга и его склонности к убийственному жаргону. Теперь, слава Богу, я был уверен, что связь с внешним миром не порвана и что за стенами моего дома всё осталось так, как и прежде. Это открытие принесло мне немалое облегчение и одновременно взволновало меня ужасно; я понял, что эти страшные люди тоже смогут каким-то образом пересечься с моим наружным миром, что они познакомятся с Медведкой, а может, и с Хельгом…
Погружённый в размышления, я не заметил, как кто-то подошёл ко мне и сел рядом на диван.
-Ну ты даёшь. – Рассмеялся над моим ухом сэр Джуффин Халли, - Исключительно твердолобый субъект, ты уж не обижайся.
Я обернулся. Дядюшка лис смотрел на меня весело, задумчиво, но в то же время как-то подозрительно и с недоумением. В его серых, почти белых, раскосых глазах сверкали маленькие искорки. Даже не сверкали – они перманентно светились там, словно неоновая вывеска.
-Почему твердолобый? – хмуро спросил я.
-Всё ещё думаешь, что мы здесь исключительно для того, чтобы тебя замучить. – объяснил сэр Джуффин, - В то время как, уверяю тебя, мы и познакомились-то с тобой совершенно случайно…
-Ага, и вырубили в первый же день знакомства. Сразу видно доброжелательно настроенных товарищей.
Джуффин сделал доброе и мудрое лицо, точь-в-точь психиатр, успокаивающий буйного помешанного.
-Ну согласись, ты сам виноват. Ты ведь чуть с ума не сошёл – если бы я тебя не усыпил, стало бы только хуже. А так смотри – поспал и всё прошло.
Мне очень захотелось ему поверить. В его словах были и уверенность, и здравый смысл – пожалуй, он и правда стал бы неплохим психиатром. А ещё я вдруг понял, что действительно – совершенно глупо их бояться. Они ведь меня не съели, а могли столько раз. Правда, крайний голос в моей голове продолжал уверять, что все эти примиренческие мысли – тоже их рук дело.
Я хмыкнул и отвернулся, но Джуффин, кажется, понял, что я сдался.
-Ну что, не будешь букой? – улыбнувшись, спросил он и откинулся на спинку дивана, - Это очень важно, поэтому скажи честно.
-Не буду. – Буркнул я. Потом подумал и добавил. – Честно.
Джуффин, судя по всему, несказанно обрадовался:
-Ну вот и славно, потому что есть у меня одна мыслишка. Скажи, ты хорошо знаешь город?
- Прекрасно знаю, - кивнул я.
- И можешь устроить нам небольшую экскурсию? Не по музеям, а именно по городу – где какие трактиры, где скверики покрасивей, и вообще… М?
Я призадумался.
-Только с одним условием, - ответил я наконец, - Вы оденетесь в нормальную одежду. Всяких фриков в Питере полно, но чёрт знает, как тут отреагируют на группу товарищей в арабских одеяниях…
Джуффин согласно кивнул.
-Ну это само собой. И колдовать мы не будем в присутствии людей, это ты правильно решил. Только впредь, пожалуйста, не нужно разговаривать с сэром Шурфом в таком тоне – он этого не любит. Можно даже сказать – терпеть не может.
Я снова фыркнул, как кот.
Кстати, о котах.
- В вашем мире есть коты? – спросил я на всякий случай.
Джуффин, увлечённо разглядывавший узоры ковра на стене, повернулся ко мне.
- Конечно, есть. Куда ж без котов! А что?
-Просто у меня здесь где-то в доме живёт кот, - объяснил я, - так что не удивляйтесь, если увидите. Я думал, раз вы из другого мира, у вас может не быть котов и…
-Понятно-понятно, - отрешённо кивнул дедушка лис. – Конечно, держать кота в доме – странная роскошь, но что поделаешь. У Макса тоже живут, в том мире – целых два.
Он сказал это таким тоном, как будто сэр Макс приютил у себя, о меньшей мере, бегемотов. Я пожал плечами. Может, там не принято держать котов в домах.
-Кстати, что у вас там за мир? – спросил я, - Я просил Фарфоровую Куклу рассказать, но нас прервали рассуждения о пюреобразных бомбах.
Спросит, или нет?
Как и следовало ожидать, сэр Джуффин не был искушён в делах нашей группы, а посему тут же изобразил невероятное удивление:
-Фарфоровая кукла? Пюреобразные бомбы? Ты о чём, мальчик? Я ведь вроде вылечил тебя от безумия!
Я рассмеялся. Авторитет лиса резко, хоть и не особенно низко упал в моих глазах, что не помешало мне кивнуть и объяснить:
-Фарфоровая Кукла – это сэр Шурф. Он очень похож на них – такой же… ну… безэмоциональный, что ли. А пюреобразные бомбы – это йогурты в стаканчиках. О них беседовали в столовой сэр Кофа и сэр Луукфи. Ну что, теперь ваша очередь. Рассказывайте.
Джуффин послушно рассказал. Правда, не слишком много – только то, что это Мир Стержня, у которого есть Стержень, рядом с которым хорошо колдовать. Носят там такое же длинное-ни-пойми-что-с-бантиком, как то, что на нём надето. Особо хорошие колдуны объединялись в Ордена, но потом их разогнали и остался только один орден. И есть две магии – Очевидная, которая хоть и хорошая, но вредная, и Истинная, которая хоть и сложная, но полезная.
Дальнейших разъяснений я не получил, но не думаю, что мой воспалённый мозг мог бы с ними справиться в то время – того, что рассказал лис, хватило с лихвой, чтобы обеспечить меня нехорошими снами на ближайший месяц. Я вообще очень впечатлительный.
-Всё понятно, - кивнул я, - Допустим, что всё так и есть, я вам поверил.. – Тут я наткнулся на одновременно укоряющий, умиляющийся и строгий взгляд Джуффина, - Ну ладно, всё действительно так и есть, я правда вам поверил, - согласился я. – Где остальные? Спят?
- Леди Меламори почивать изволит, - улыбнулся Джуффин, - и сэр Мелифаро. А вот сэр Макс, твой земляк, между прочим, когда я его будил, выдал что-то вроде «Ыхгмнымаымгмвыыыы…». Я полагаю, это значит «Спускаюсь незамедлительно».
Я встал с дивана и потянулся. Пыльные полы Второй Северной тихо скрипнули у меня под ногами, сквозь прозрачные тюлевые шторы струился тусклый свет и в стёкла стучали самые характерные зимние осадки в Питере. Я называю их снождь.
-Ну и где же он, - протянул я, - Если «незамедлительно»?
В ту же секунду, словно в ответ на мои слова, из коридора послышался душераздирающий вопль.
- Вот и он! – радостно воскликнул Джуффин, но по лицу было видно, что он тоже несколько удивлён.
Мы выскочили из Северной и по коридору побежали к Восточной, где, судя по всему, спал Макс – вопл раздался оттуда.
-Что случилось, мальчик мой? – на бегу крикнул Джуффин, - Забыл, где находится туалет, и воешь от отчаяния?
Пол скрипел под ногами, как несмазанная тележка. Мы подбежали к двери и одновременно попытались в неё протиснуться.
В светлой комнате, на узкой кровати-диване, сидел Макс, поджав под себя ноги и вращал полными ужаса глазами.
-Здесь было чудовище! – крикнул он, завидя нас. Потом успокоился и объяснил, - Я просунлся от того, что кто-то дышал мне в лицо. Когда я открыл глаза, увидел его страшную лысую харю! Он так на меня смотрел – жуть! Я метнул в него Смертный Шар, но он увернулся. И убежал.
Джуффин с серьёзным и задумчивым видом выслушал всю эту ахинею, потом быстро оглянулся на меня и снова уставился на Макса.
-Увернулся? Глупости, от Смертного Шара нельзя увернуться. Если, конечно, это не какое-то особенно могущественное существо. Гилберт?
-Это был не я. – Честно признался я.
-Да понятно, что не ты! Кто, кроме тебя, мог оказаться в доме?
Допрос, да?
-Только я и кот.
-Это был не кот, - покачал головой Макс, - Это был какой-то зверь, но не кот, точно. Он был весь лысый, с горящими глазами и крысиным хвостом, и намного меньше любого кота. Но страшный – жуть!
-Тогда не знаю. – Я пожал плечами и сел рядом с Максом на кровать, - Кроме меня и Азота в доме никого нет. Ну, только если с вами кто пришёл.
Джуффин опасливо переглянулся с Максом. Я приблизительно понял, что говорят их взгляды:
Джуффин: Ну вот, чудесно. Судя по всему, какое-то могущественное существо незаметно увязалось за нами и пробралось сюда. Эх, а ведь мы так старались быть образцовыми жильцами…
Макс: К чёрту образцовость! Его нужно найти. Я не знаю, куда он побежал, но его точно нужно найти и убить.
Джуффин: И остальных предупредить.
Макс: Ага.
-Если эта хрень прибыла с вами, я не знаю, что я из вас сделаю! – сообщил я, - А если она покалечит Азота, я… Я тоже не знаю, что я с вами сделаю. Но это будет что-то ужасное.
-Верим, верим. – Поспешно проговорил лис, думая уже о другом, - Макс, одевайся. Если он объявится снова, попробуй ещё раз подчинить его. Или – кричи, я приду.
Я прислонился к стене. Прекрасно, чёрт возьми! Только этого сейчас не хватало.
Внезапно раздался ещё один крик – на этот раз, из кухни. Джуффин сверкнул на меня своими светлыми глазами, крикнул «Туда!» и через несколько секунд мы были на кухне.
Там я застал странную картину.
Сэр Шурф стоял совершенно неподвижно посреди комнаты, каким-то адским образом изогнувшись и вытянув назад правую руку, словно пытался что-то схватить. Японского ухвата на ней уже не было, вместо рукавицы рука была обтянута тонкой голубой перчаткой с длинными стальными когтями. Судя по всему, Фарфоровая Кукла что-то ловил у себя за спиной, но это что-то успело удрать, а Шурф схватил себя за лопатку, да так и остался стоять, как статуя. Интересное зрелище, скажу я вам.
Сэр Луукфи стоял на столе, прижимая к груди говорящего филина, на его лице чётко отпечатались удивление и страх. Сэр Кофа отступал к холодильнику, защищаясь табуреткой от…
-Это он! – завопил сэр макс, взявшийся непонятно откуда, в одних синих штанах. – Это тот самый!... ой.
- Ой! – передразнил я его, - Вот именно что ой. Психи. И меня напугали и его.
- Но ведь он… - Макс во все глаза смотрел на виновника происшествия, - Страшный ведь. Зачем он тебе?
-Это подарок, - объяснил я. – Ну что, Азот, иди к папе на ручки.
Очаровательный котёнок породы петербургский сфинкс – маленький, серый и морщинистый – надсадно мяукнул и потянулся ко мне передними лапками, изредка шевеля крысиным хвостиком. Я подхватил его на ручки и Азот громко замурлыкал, выражая любовь и преданность всей своей милой мордашкой.
-Ты ж говорил, это не кот. – Обратился я к Максу. Тот молчал и смотрел в пол.
Первым пришёл в себя Джуффин.
-Это кот?! Гилберт, мальчик мой, посмотри мне в глаза. ЭТО КОТ?! Он не похож на кота! Коты – большие и пушистые! А этот – маленький и лысый!
-Это порода такая, - обиженно объяснил я, - Сфинкс. Очень дорогой.
Джуффин хотел сесть на табуретку и изобразить facepalm, но тут заметил неподвижно стоящего Шурфа.
-А это что ещё за фокусы? – удивился он, - что тут произошло?
-Сюда прокрался этот «кот». – Объяснил Кофа, ставя стул на место, - И хотел стащить колбасу. Ну, я ему не разрешил, так он – рраз! И поцарапал меня. Я ему – ах ты, говорю, и за хвост его стаскиваю. Так тут он словно взбесился! На лицо мне прыгнул, - Я заметил, что на физиономии у сэра Кофы несколько глубоких царапин, - И давай царапать. Луукфи Куруша схватил и на стол полез, а сэр Шурф перчатку снял и его поймать хотел, только куда там! То ли перчатка на него не действует, то ли он увернулся – только Шурф его не поймал. Себя, зато, поймал. Хорошо ещё, что не левой…
Азот гордо мяукнул.
-Ну вы даёте. – Охнул Джуффин, нежно, по-отцовски хлопая Шурфа по щекам. Тот отмер, совершил телодвижение, но потом понял, что всё уже произошло, и успокоился. Надел японский ухват и вопросительно поглядел по сторонам.
-Что ж это за кот такой, м? – спросил у меня лис, - от Смертных Шаров уворачивается, от Шурфовой перчатки – тоже?
Шурф, похоже, понял, как развивались события, и вопросительно глядеть перестал.
-Кот как кот. – Недовольно буркнул я, - Сфинкс. Породистый. Мне его дядя подарил.
-Ужас. – Прокомментировал Макс, - слезай, сэр Луукфи. Ложная тревога.

Сэр Луукфи, выпустив Куруша, неловко спрыгнул на пол. Буривух, взъерошившись и помотав круглой головой, уселся на холодильник.
-Он точно не опасен? – осторожно приблизившись, спросил Луукфи, - Какой забавный.
-Ну хоть кто-то не считает его страшненьким. – фыркнул я, с выражением оглядев остальных, и обернулся к парню, - Точно не опасный. Это мой питомец, Азот зовут. Можешь погладить.
Луукфи несмело протянул руку и коснулся серой бархатной кожи котёнка. Провёл рукой по складкам между ушек.
-Тёплый. – Изрёк он. Сфинкс выгнул своё серое тельце и вдруг лизнул Луукфи в руку коротеньким шершавым язычком. Тот руку отдёрнул, но потом снова приблизил и опять погладил его.
Я сел на стул.
- Должен сказать, что я в небольшой растерянности, - Сообщил вдруг сэр Шурф, - Этот котёнок, если только это действительно котёнок, увернулся от моей перчатки. Раньше я считал, что это невозможно.
Джуффин подозрительно косился на Азота, играющего с моим крестиком.
-Ты ещё всего не знаешь, - кивнул он, - он и от Максова Смертного Шара убежал.
Макс энергично закивал.
-Оставьте вы зверя в покое! – возмутился я, - Нашли, к чему придираться. Ну, убежал, ну и что?
-Кто его тебе подарил, дядя? – спросил Макс.
-Да зачем вам? Ну, дядя. Иди, Азот, погуляй. – Я поставил кота на пол, но он, вместо того, чтобы идти гулять, уселся около моего стула и стал вылизываться.
-А дядя по маме, или по папе? – не отставал Макс.
Похоже, он что-то заподозрил. Вон, как глазки горят.
-Ни по кому. – Отрапортовал я, - Просто дядя. Он мне не родственник.
В это время раздался звонок в дверь. Никто его, наверное, не слышал – он звенел с первого этажа. Но у меня, как я уже сказал, был хороший слух, и я пошёл открывать. Верный котёнок, потянувшись, потрусил за мной.
Я открыл тяжёлую железную дверь, и холодный ветер ударил мне в лицо, растрепав волосы и каким-то фантасмагорическим образом заправив их за веки. Это было неприятно.
За дверью стоял разносчик пиццы с двумя коробками. Он с уважением оглядывал дом и изредка щурился от пронизывающего ветра. Интересно, о чём он сейчас думает? Наверное, не каждый день доезжает до окраины города и привозит пиццу в фамильные особняки.
Расплатившись, я вернулся и поставил пиццы на стол. Все проснувшиеся уже расположились вокруг стола и с жаром что-то обсуждали.
-Да что вы прицепились к этим колодцам? – удивлённо вопрошал Макс, - подумаешь – колодцы и колодцы. Стоит сказать, как вы все накинулись. Ну да, я слышал, что тут узкие дворы и высокие дома, которые образуют что-то вроде больших труб с окнами. Но это, по-моему, жутко уныло. Чего шляться по дворам, когда вон на площади – такая красотень! Шпиль золотой, ангел с крестом. Там просторно, можно побегать, и музеи рядом…
-А я говорю, пошли смотреть колодцы! – настаивал Джуффин, - Я их столько раз видел по телевизору, но их почему-то никогда не показывают прямо так, снизу вверх, чтобы небо было видно. А площадей у нас и в Ехо полно.
-Этот город построен на контрастах, - задумчиво проговорил Лонли-Локли, - Тут колодцы – там площади, небо – серое, а вывески – разноцветные, погода – дрянь, но всё блестит и сверкает. Интересный город. Я бы сначала просто прошёлся по улицам, а потом уже посещал достопримечательности. Побывать в музеях, не узнав города – это всё равно, что судить о человеке по тому, что валяется у него в кладовке. Можно, конечно, но с ним проще познакомиться так.
Я стоял в дверях и слушал.
-Хорошо бы разведать, как тут дела с трактирами, - вставил свои пять копеек сэр Кофа, - город без хороших трактиров – не город. И я…
-Здесь их называют кафе. – Я решил обратить на себя внимание. Все и в самом деле обернулись. Я заметил, что девушка, напомнившая мне сову, и парень, чьим именем был назван мясокомбинат, тоже объявились.
-О-о, доброго утречка, - протянул Мелифаро, зевая, - Ну как, не отошёл от вчерашнего?
-Отошёл, - буркнул я, - Во всех смыслах отошёл.
-Иии, чего так сумрачно? – он потянулся, - Буду называть тебя Сумрачная Задница, если ты не против.
-Против.
-Чего и следовало ожидать. – Мелифаро потерял ко мне всякий интерес и стал внимательно изучать коробки с пиццами.
-Доброе утро, сэр Гаврила. – Улыбнулась девушка.
Я решил, что будь у меня пистолет, я бы выстрелил не задумываясь. Так я и сказал.
-Миледи, учтите, если бы у меня был пистолет, я бы выстрелил не задумываясь. В вас. Прямо в сердце – оно бьётся, как пташка в клетке, оно почти осязаемо. Меня зовут Гилберт. Гилберт Каренин. И я вырву с корнем язык всем, кто впредь будет называть меня другим, идиотским именем.
Кажется, я переусердствовал. Я всегда любил ужастики, а в душе перед зеркалом я был отличным актёром. Во сне или в мыслях мы всегда говорим красиво и длинно, а, так как происходящее всё ещё напоминало сон, я дал волю фантазии.
Только леди почему-то не испугалась. Вместо этого она вдруг прыснула и залилась звонким, лёгким смехом. Такой смех некоторые вырабатывают годами, независимо от их воли. Они могут им воспользоваться, призвать, как духа, в любой момент, и этот смех словно вселится в них, как какой-нибудь весёлый демон. Но демон, промелькнув сквозь тело Меламори (я вспомнил, как звали эту дамочку) исчез так же внезапно, как и появился.
-Действительно, сумрачный. – Согласилась она. – Извини, я только что проснулась – вот спросонья и ляпнула, - притворно-серьёзно добавила девушка.
Всё-таки она была милой, эта гражданочка, поэтому я не стал взрываться или что-то говорить, просто пожал плечами и стал открывать пиццу.
-Мы вот тут думаем, куда нам пойти, - сообщил Макс, откинувшись на спинку стула, - Тянут меня в эти ваши хвалёные питерские дворы. 

Из коробки пахнуло сыром, кетчупом и какими-то пряностями. Ням-ням. Я достал из шкафчика тарелки и стал раскладывать еду. Кофа внимательно принюхался, но ничего подозрительного не обнаружил и пожал плечами.
-Дворы у нас знатные, - согласился я.
Это было всё, что я мог сказать. А что ещё? Описывать, какие они – всё равно бы не сумел, советовать, идти или не идти – мне, честно говоря, было всё равно. Единственное, что я мог выразить – это то, что лично мне колодцы нравятся.
-Предлагаю план действий. – Затараторил Мелифаро, - Сейчас мы едим эту страшную штуковину. Потом идём смотреть дворы. Потом идём в какую-нибудь… как она? Кафэ? Ну вот, потом пройдёмся по улочкам, зайдём на площадь, пообедаем где-нибудь в центре, и сходим в какой-нибудь музей. Потом поужинаем и…
-Нужно посмотреть, как мосты разводят. – Вставил Макс, - Столько раз видел на фотографиях, охота так сказать воочию лицезреть. Красиво, наверное? – Я понял, что это вопрос, и кивнул. Вообще, мысль мне понравилась. Смотреть – так всё и сразу. Когда я приезжаю в какой-то новый город, я за день - два обегаю его вдоль, поперёк и по диагонали, так что к вечеру второго дня уже могу водить там экскурсии. Если не хватает двух дней, я бегаю три, четыре – да хоть неделю, главное – быстро сродниться, заполучить город в свою коллекцию, узнать, разобрать, распотрошить и собрать, как было. Единственный город, с которым такое не прошло – мой же родной Петербург. Сколько бы я не бродил по его улицам, каждый день открывается новая кафешка, новый клуб – как будто город дразнит меня, или мстит за что-то.
Зато после того, как я узнаю нужный мне город, я могу до конца своего пребывания в нём не выходить из дома – сидеть, как амёба, есть йогурт и бренчать на гитарке. Больше для жизни мне ничего не надо.
Я разложил пиццу по тарелкам и стал наблюдать, как мои гости её едят. Сам я пиццу не особенно любил – разве что под пиво.
У моих ног змейкой вился Азот, мурлыкал, как паровоз, и обвивал хвостом ногу. Сэр Кофа недовольно косился на кота, поглаживая царапины на щеке, которые каким-то мистическим образом почти заросли. Ах да, они же волшебники.
-И что, сейчас вы пойдёте таскаться по этим грешным дворам? – уточнил он, - С обшарпанными стенами и помойками по всему периметру? Видал я их в фильмах, видал. А это, – он кивнул на пиццу, - совершенно несъедобно. Не знаю, как вы все это едите.
Мне захотелось съесть его самого.
Но я промолчал. Я же культурный человек.
-Вы можете остаться. – Предложил Шурф, - А мы пошлём вам зов, когда соберёмся обедать. 
-Я один в этом грешном доме не останусь! – отрезал сэр Кофа, - Чего мне, спрашивается, тут сидеть? Нет уж, куда вы – туда и я.
Вот и правильно. Нечего ему по моему дому шляться.
Пицца была доедена, тарелки погружены в раковину.
-Я бы отвёл вас в магазин одежды.. – проговорил я, - Только ведь до него тоже идти надо. Даже не знаю, чего делать.
Может, прокатит? В конце концов, подумаешь, саван. Люди и внимания-то не обратят.
Макс, судя по всему, считал так же.
-Да ну тебя! Чего там идти-то, два шага. Как-нибудь пройдём. Самое страшное, что могут сделать прохожие – это показать пальцем. Я, конечно, нервный и впечатлительный субъект, но с таким потрясением, думаю, справлюсь.
Скажите пожалуйста, какой остряк нашёлся.
Я пожал плечами.
-Тут через дорогу Балканский. Там и купим всего чего.
Гости воззрились на меня – кто-то с умилением, кто-то с возбуждением, кто-то с явным страхом.
***
Балканский, вообще-то, был не совсем через дорогу. До него пришлось идти, и довольно долго. Погода на улице стояла вполне сносная – дождя не было (не считать же дождём то недоразумение!), луж было меньше, чем не покрытого водой пространства, да и холод сегодня сжалился и отступил – плюс пять, подумать только! И это в конце ноября! Африка.
Но на лицах моих знакомых радости по поводу хорошей погоды почему-то не было. Наоборот, они то и дело тоскливо взглядывали на небо, вздыхали и качали головами. Особенно усердствовал Мелифаро.
-Скажи, - наконец обратился он ко мне, лихо перепрыгивая через лужу, - А солнце тут вообще бывает? Ну хоть иногда?
Я задумался.
-По статистике, в Санкт-Петербурге около шестидесяти солнечных дней в году. – Вспомнил я, - то есть, шестьдесят на триста шестьдесят пять. Раз в шесть дней.
Мелифаро ужаснулся. Ужас выразился не только в лице, но и в позе.
-Ужас, - сообщил он. Вербальный вариант для слепых?
-Все эти шестьдесят дней уже прошли, - мстительно проговорил я, - это обычно бывает летом.
Мелифаро заметно приуныл. Я злорадствовал.
-Ещё полтора месяца – и Новый Год! – мечтательно сказал макс, - Грешные Магистры, никогда не думал, что буду так его ждать. Я несколько лет обходился без ёлок и оливье – тогда это мне казалось высшей благодатью, а сейчас… Чёрт возьми, я хочу мандаринов! И шоколада! И украшать ёлку дождиком!
Ветер был нещадный. Волны поднимались даже на лужах, образовывавших заливы и реки меж поребриков. Всё это походило на уменьшенную копию Питерских рек и каналов. Поребрики были каменными набережными, а текущие лужи – мойками, Фонтанками и Невами. «В гранит оделася Нева…»
Белое небо светило тускло, словно одна большая грязная энергосберегающая лампа, из тех, что вешают в школах в больших аудиториях. Редкие деревья, растерявшие свои листья, стояли мёртвые и холодные, как грязные веники. Живописно.
Действительно, не хватало солнца. Но солнце бывает летом…
Чтобы перейти на другую сторону к Балканскому, нужно было пройти под землёй, минуя станцию метро и железнодорожную.
В переходе было многолюдно – бабуськи, дедки, тётеньки, дяденьки и подростки сновали туда-сюда, не обращая на нас никакого внимания. Только одна охнула, когда сэр Луукфи наступил ей на ногу – и, не смотря на него и не слушая извинений, тотчас же исчезла в толпе. Лиц было не видно – просто куртки, штаны, шапки. Никто на нас не смотрел – такое чувство, что я мы были в одном мире, а они – в другом. Или даже нет – все были в разных, причудливым образом пересекающихся в этой точке под землёй, реальностях.

-Это ещё не Питер, - постарался объяснить я, - Это – самые-самые окраины. Крайняя станция метро. Тут ничего интересного. Вот купим одежду и поедем…

Настоящий Питер не начался даже тогда, когда мы - таки выбрались из тоннеля и вышли к Балканскому. Это был узкий и высокий торговый центрик с застеклёнными зданиями, громкой музыкой и неоновыми вывесками на каждом углу. Из многочисленных прозрачных стен и дверей лились потоки разномастного света, и занимало глаза жужжащее шебуршение. Балканский был похож на большой заснеженный блестящий муравейник.
-Здорово! – одобрил Мелифаро, - Какое всё цветное, весёлое. И правильно – солнца нет, так пусть хоть в лавках грибов понатыкают.
Я хотел спросить, причём тут лавки и грибы, но промолчал. Обойдусь. Придёт время – сам пойму.
Следует, наверное, сказать, что я никогда не любил ходить по магазинам, особенно – за одеждой. Причин было несколько.
Во-первых, само по себе понятие одежды для меня заключалось вовсе не в том, что под этим принимают почти все современные люди. Одежда – это не показатель статуса, не выражение отношения к миру, а просто такая штука, которую надевают сверху на тело, чтобы было не холодно и не стыдно. Естественно, при таком взгляде на вещи я никогда не понимал, что тут можно часами выбирать. Нужна тебе куртка, не вываливаешься из неё – бери, не утопаешь – ещё лучше. А если перед тобой пятьдесят курток и все походят, бери первую и иди заниматься более интересными делами. Если они у тебя, конечно, есть.
Во-вторых – на меня иногда бывает очень стрёмно подбирать эту самую одежду. Дело в том, что я, в общем-то уже не ребёнок, но вот ни ростом, ни габаритами не вышел. До сих пор издалека принимают за десятиклассника. А всё потому, что я вообще с рождения дефективный и болезненный, что уж тут поделаешь. Не мутант какой-нибудь, и на том спасибо. Но в любом случае, когда ты всего полтора метра в длину и пятьдесят сэмэ в обхвате по всему периметру, количество одежды, которая не только будет исполнять все свои основные функции, но и не вызывать дикие приливы хохота у всех, кто тебя в ней видит, стремится к нулю.
И, наконец, в-третьих, меня ужасно, просто нечеловечески, раздражают консультанты и продавцы. По-моему, это выходцы из ада. Не понимаю, откуда у нормальных русских людей может взяться идиотская американская привычка делать каменную улыбку от уха до уха и при этом ещё пытаться с этой улыбкой тебе что-то говорить! Воля ваша, но по мне, это просто ужасно. Не понимаю, что надо делать, когда тебе вокруг вот так улыбаются. Хочется нахамить и дать по физиономии. А уж когда тебя принимают за мальчика и отводят к витрине с одеждой для помешанных на всевозможных субкультурах подростков, хочется ненадолго стать террористом и истребить это дьявольское отродье хотя бы в радиусе двух километров!
Если, выйдя из подземного перехода и налюбовавшись вдоволь гранёными сосульками зданий, пройти под массивной стеклообклеенной нано-аркой - прямо под ней можно наблюдать памятник бравому солдату Швейку, который и привёл в неописуемый восторг всех членов нашей передвижной психушки. 
Волшебники тут же по очереди принялись тереть ему нос, причём с таким остервенением, что я не удивился бы, если бы он отломался в один прекрасный момент. Швейк, переболевший сифилисом – это ололо. Особенно усердствовала Меламори, несколько раз переспрашивая меня, точно ли это приносит удачу.
Когда нос солдата был надраен до зеркального блеска, мои гости наконец удосужились пойти дальше – минуя стеклянные двери внутрь здания. Свет здесь был очень ярким, где-то играла тихая музыка, искусственные пальмочки у входа пытались создать атмосферу одновременно уюта и фешенебельности. Отряхнувшись от измороси и подождав, пока глаза привыкнут к свету, я повёл команду на второй этаж, к магазинам одежды. Оставалось надеяться, что сорока тысяч хватит, чтобы кое-как одеть семерых человек – иначе уж не знаю, что мне делать.
-Значит так, - скомандовал я, - рассредоточиваемся. Макс, ты же вроде из нашего мира? Возьми с собой часть товарищей и иди, подбирай им одежду. А я с другими пойду.
Произошла небольшая заминка – все хотели быть с Максом. Поэтому мне спихнули Луукфи, который вообще, кажется, не догонял, что происходит, Мелифаро, которого Макс попросил «не мозолить ему глаза своей разноцветной задницей» и Джуффина, который, видимо, просто меня пожалел. Меламори, Кофа и Шурф удалились с Максом направо, а мы, соответственно, пошли влево вдоль прозрачных витрин.
Не мудрствуя лукаво, я завернул в первый же отдел и сразу дал своим подопечным партийное задание - выбрать себе по паре джинсов. Пока Луукфи и Джуффин копошились у основной вешалки, Мелифаро критическим взглядом обвёл весь отдел и нырнул куда-то за примерочные. Оттуда, с заблудшей вешалки, он выудил штаны примерно своего размера и начал смотреть на них, едва не облизываясь. Мне такое поведение показалось странным – я подошёл и стал внимательно за ним наблюдать.
-Думаешь, мне пойдёт такой цвет? – спросил он. Эти слова можно было понять так – «немедленно похвали меня за то, что я откопал такую чудесную вещь. Особенно похвали цвет, а то я обижусь». Я пожал плечами.
-Не могу судить.
-Это почему это? – удивился Мелифаро и, не дожидаясь ответа, схватил с ближайшей вешалки какую-то растянутую футболку с японскими иероглифами на груди.
-А вот этот? По-моему, славно сочетается.
Я устало перевёл взгляд со штанов на футболку и обратно.
-Чёрт знает. Может быть.
Мелифаро склонил голову, и глаза у него стали вдруг такие подозрительные-подозрительные.
-Хочешь сказать, не сочетается?
-Говорю же, не могу судить. – Буркнул я. – Отстань ты от меня.
-Чего с тобой?
Я нахмурился и отвернулся. Рано или поздно они всё равно бы узнали.
-Я дальтоник.
Мелифаро, видимо, не понял.
-Дальтоник я. Цветов не различаю. – пояснил я, потягиваясь. – Вообще. Некоторые, дальтоники, знаешь, могут только какой-то один цвет не видеть – синий, там, или красный. А я вообще никаких не вижу. Всё это.. Тёмно-светлое. Серое.
Мелифаро охнул и опустил руки с вешалками.
-Грешные Магистры! Правда?
Я кивнул.
-Ужас какой! Как же ты живёшь с этим? Это надо же! Я бы с ума сошёл, - признался он.
Я не знал, что сказать, поэтому пожал плечами и кивнул – вот так вот, дескать.
Тут, чувствую, нужно ещё одно лирическое отступление.
Дело в том, что когда я родился, мой отец был уже немолод – ему было сорок три, а мама – наоборот, слишком молода – всего девятнадцать лет. Опустим жалостливую историю заключения брака – даже кореша матёрого рокера в глаза называли его не самыми лицеприятными именами, а маму вообще ругали на чём свет стоит все её многочисленные родственники. Я даже примерно знаю, зачем они решили завести ребёнка – чтобы утвердить свой статус полноценной семьи, чтобы никакие сваты и кумы не могли их разделить, чтобы была причина держаться вместе – мол, вы чего, граждане? А как же малыш? Сами потом слезами раскаяния захлебнётесь, что нас разделить пытались!
Как вам уже известно, продержался этот союз недолго – отцу надоело сидеть на одном месте и в один прекрасный день он укатил на своём начищенном байке в прекрасное далёко, оставив маме меня, моего младшего брата, квартиру, машину и триста тысяч рублей заначки.
Но я забежал вперёд.
Родился раб божий Гилберт Каренин во вьюжном месяце феврале, девятого числа в час ночи ровно. Родился – и не заорал, как все остальные дети, а дико захохотал. Не помню, что меня тогда так насмешило – но говорят, я смеялся несколько часов. А потом стали говорить, что я, видно, тогда на всю жизнь вперёд насмеялся.
Может быть, дети кричат и плачут после родов от страха, что впервые открыли свои крохотные глазёнки и увидели этот страшный, белый, стерильный мир? О, да. Я могу судить – ведь впервые увидел я уже в более-менее взрослом состоянии; родился-то я слепым.
Родители мои очень убивались и плакали, когда выяснилось, что я такой вот дефективный. Отец по пьяни даже предлагал меня утопить, но после того, как мама побила его скалкой, решение своё изменил. Я был показан врачу; врач сказал что-то по-латыни и сообщил, что нужна операция, но делать её нельзя, пока мне не исполнится хотя бы пять лет.
К пяти годам я развил прекрасный слух, обоняние и осязание, научился читать пальцами, кроме того, что уже умел ходить и даже бегать по ровным или знакомым пространствам, кое-как говорить и складывать в уме двузначные числа. Мама говорит, я был славным мальчуганом – честно, не помню. Может быть.
Кошмар начался, когда мне сделали операцию.
До сих пор не могу передать тот ужас, который я испытал, впервые увидев. Яркий-яркий свет, он был везде – чёрное сменилось белым, а я даже и не знал, что такое чёрное, а что такое белое. Свет был везде – в страхе я закрывал веки, но он просвечивал сквозь них – я прижимал к глазам руки, и тогда наступала спасительная темнота, но меня незамедлительно били – потому что нельзя было трогать глаза после операции.  Я плакал, а мне говорили, что плакать нельзя, я мотал в ужасе головой, а мне говорили, что этого делать тоже нельзя, а я всё больше плакал и всё сильнее мотал.
Сразу ли я был дальтоником, или стал им от нервного потрясения – не знаю. Но помню, что когда я, испуганный, не различил зелёный и голубой квадратики, голос доктора сначала задрожал, а потом стал холодным, как лёд. Они с мамой долго говорили в другой комнате, и доктор всё переходил на латынь, а мама плакала и говорила, что не понимает. Потом приходил папа и кричал на доктора, а он опять что-то бормотал на латыни и извинялся. Я тогда был в ужасе. Я не понимал, как эти тёмные и светлые пятна должны соответствовать другим ощущениям – звукам, запахам. Мама говорила, что теперь я, наконец, буду видеть – это не казалось мне благословением – скорее проклятием. Чёртов свет, он выводил меня из себя, я не мог спать, потому что вокруг меня плясали пятна. Я закрывал глаза и укрывался с головой одеялом. Самое ужасное, что пятна были со мной и когда я спал – они приходили ночью и светили мне в глаза, а я в ужасе просыпался. Мама говорила, что это – «сон», а я плакал и не понимал. Я сделался злым и недоверчивым; почти совсем не спал и всё время сидел, зажмурившись. Скоро я перестал разговаривать с окружающими – я понял, что страшные пятна были теми, кто меня окружает – мамой, папой, бабушкой. Они были чёткими и ясными, но пугающими – я их боялся даже теперь.
В школу я не пошёл. Лёг на кровать и не двигался с места, лежал, плача и жмурясь.
В семь лет меня отправили в психиатрическую лечебницу.

Я прекрасно понимаю, что сейчас это звучит, как дешёвенькая псевдопсихологическая хрень, но увы, всё так и было. Вспоминать об этом я не особенно люблю – стыдно как-то. Другое дело, если бы я трагически что-нибудь сломал, или  спас ребёнка из горящего дома и обгорел, а так… Однако, судьбу не выбирают.
Отогнав неприятные воспоминания – или даже не отогнав, а оборвав – я вернулся на землю, к Мелифаро.
Ему как раз понадобился мой практический совет.
-Слушай, а это вместе носят? – уточнил он, - А то я в здешней одежде ну вообще никак.
-Здесь носят всё со всем, - мне лень было объяснять. – Если ты будешь выделяться из толпы, это только плюс.
А что, может, оно и правильно. Кого только я не видел на наших улицах – некоторые из субъектов вообще не походили на людей. Инопланетяне какие-то разноцветные. Кажется, это называется «киберготы»? Хрен их знает. Всяких тут полно.
Мелифаро несказанно обрадовался и пошёл в атаку на вешалки.
-Ты не особо разгуливайся, у меня денег мало, - сварливо крикнул я ему вслед, и пошёл смотреть, как продвигаются дела у остальных. Луукфи, отчаянно роняя плечики за плечиками, кое-как выбрал себе что-то совершенно неимоверное – сиреневый сарафан и светло-сиреневые леггинсы, которые хотя и были чудо как хороши, но носить их ему было строго противопоказано.
-Ты хоть соображаешь, что ты взял? – накинулся я на него, - Во-первых, скоро зима, и ты простудишься с вероятностью девяносто девять и девять десятых процента. А во-вторых – это женская одежда, блин! Пошли, горе луковое, я сам тебе что-нибудь найду.
-Ой, ну вы уж простите! – очаровательно улыбнулся тот, как будто действительно был в чём-то дико передо мной виноват, - Вы могли бы войти в моё положение – я первый раз в таком месте, и ничегошеньки не понимаю, где что и что какое, и кто куда…
Пока он лопотал, я решительно снял с вешалок джинсы, три одинаковые футболки и (пришлось пошарить на другой вешалке, с уличной одеждой) строгое тёмное пальто.
-Иди меряй.
Луукфи покорно кивнул, снова рассыпался в неуместных извинениях и, виновато улыбаясь, отбыл за ширму.
Теперь я заметил, что наша компания уже стала предметом обсуждения кокетливых продавщиц, то и дело поглядывавших в нашу сторону. На их аккуратных одинаковых лицах были отпечатаны те дежурно-удивлённые улыбочки, которые появлялись всякий раз, стоило только произойти чему-то выходящему за пределы их скучной жизни. Они улыбались и перешёптывались, но в их глазах не было ничего кроме глухого ленивого раздражения и недоумения – что, дескать, за типы в саванах?
Пропащие люди. Гнилые душонки. Хотя, не исключено, что вот так осуждая всех, я только пытаюсь скрыть собственное несомненное убожество. А что, многие так поступают. У некоторых даже получается.
Впрочем, я опять отвлёкся. Всё никак не удаётся приступить к основной и самой интересной части повествования, столько пустых слов потрачено на прелюдию.
***
Мелифаро накупил шмотья, из которого можно было бы свить два вполне приличных гнезда. Где он нашёл всю ту ядерную хрень, которую счёл нормальной одеждой, я даже подумать боюсь. С виду вроде приличный магазин, а покопаешься – такое найдёшь! Чего стоил один серый с чёрным мужской корсет, снабжённый побрякушками из черепов и украшеньями из перьев. Сначала я твёрдо сказал, что ЭТО я покупать не буду, но потом-таки купил, решив, что он мне самому пригодится для подработки. А где я подрабатываю, я расскажу потом.
Луукфи больше самовольничать не пытался, поэтому оделся вполне сносно, зато Джуффин, чёртов транжира, заграбастал себе дорогущее каракулевое пальто зелёного, кажется, оттенка. Или красного? Я сразу ему сообщил, что денег на такую роскошь у меня не было и нет, но тут явился Макс с товарищами и заверил, что все непредвиденный расходы покроет он. Это несколько примирило меня с жизнью и я осмотрел остальных. Не знаю, помогал ли Макс сэру Шурфу, но то, что получилось, выглядело вполне презентабельно – Фарфоровая Кукла приобрёл несколько строгих деловых костюмов (все белого цвета), и – для домашнего быта – хлопчатую белую футболку, узкие серые джинсы, пушистые тапочки, и -  о Боги! – банный халат, тоже идеально белый. Сейчас на нём был один из костюмов, причём из кармана жилетки тянулась  щёгольская серебряная цепочка (неужто от часов?), а в петлицу была вдета бутафорская белая гвоздика.
Чтобы не охренеть окончательно, я посмотрел на Кофу. На нём отдыхал взгляд – неприметный серый свитер, тёмные джинсы, светлый платок на шее. Все бы так.
-Ну что, всё? – грозно спросил я, - Кончились мои муки? Домой пойдём нормальными людьми?
-Если с вашей точки зрения вот это, - сэр Шурф выразительно поправил манжет на левой руке (перчатки он так и не снял) и оглядел собравшихся, - вот это нормально, то – да, домой мы пойдём именно так. Собственно, вы сами на этом настояли.
-Закинем старые шмотки и пойдем, поедим! – вставил Мелифаро.
-На метро прокатимся. - Мечтательно промурлыкал Макс. – Кстати, Гил, ты себе-то чего-нибудь выбрал?
-Себе? Мы же вас одеваем, разве нет?
-Ну и что же? – не отступал Макс, - В конце концов, мы перед тобой в долгу – вот так прийти, напугать, поселиться. Так что выбирай, что хочешь.
Я задумался. С одной стороны, больно уж хотелось оборвать эту жертвенную речь каким-нибудь грубым вывертом, с другой – мне очень приглянулась шипованная куртка с цепями и заклёпками, денег на которую у меня не было и не предвиделось. Да и Макс больше не казался мне такой невероятной сволочью – то ли это его магическое обаяние подействовало, чтоб его, то ли я расслабился, позволил ему мне понравиться. И всё-таки…
-Вот только не надо тут из себя благородного строить! Всё, что мне надо, я себе сам куплю, и нечего подлизываться. Впрочем, если ты прям так хочешь…
Макс рассмеялся.
-Да. Я прям так хочу.
Я вздохнул. Как ни крути, а всё-таки хороший сегодня день.
-Ну ладно. – Смилостивился я и сорвал с вешалки куртку. – Вот эта хреновина.
Ваш заказ принят. – Всё ещё улыбаясь, он взял у меня куртку и пошёл к прилавку. От меня, правда, не укрылись недовольные взгляды всей его безумной свиты – они, кажется, вполне уверенно меня осуждали. Ну и пусть.
Пока Макс покупал куртку, у меня зазвонил телефон.
Звонила Медведка.
-У? – буркнул я, - Ну? Ты где?
Сейчас понесётся…
-Ой, слуш, зай, я не могу приехать, тут такое капцо, просто неимоверное, вода, ремонт, у меня гитара сохнет, я голубей гоняю, зай, прости, солнц, слуш, что как там ты того? – отбарабанила она.
-Со мной всё в порядке. – Членораздельно проговорил я, - Можешь не волноваться.
-А гипнотизёры? – уточнила Медведка, - Они же…
-Всё хорошо, - начиная раздражаться, резко повторил я, - не можешь – не приезжай. Но вечером на репетиции всё равно встретимся.

Медведка, кажется, не сильно огорчилась моему раздражению, или даже просто не заметила его. Она была из тех дамочек, которые взаимодействуют с миром шумно, быстро и не задумываясь о том, что мир при этом чувствует. Но надо отдать ей должное, вывести её из себя совершенно нереально.
-Ну, если всё хорошо, тогда встретимся в семь на ваське, да? – прострекотала она. Я молча кивнул, потом спохватился, что по трубке это не передаётся, и сказал –
-Да, давай. Шнур от гитары не забудь, а то Ключ все порвал к чертям.
Не прощаясь, Медведка повесила трубку. Я некоторое время тупо смотрел на телефон, потом до меня как-то дошло, что всё, разговор окончен, и я спрятал его в карман. Оглядел остальных, терпеливо ждавших, пока я наговорюсь – Лонли-Локли так и стоял столбом, глядя на меня с укоризной, Мелифаро прилип к витрине, в которой были выставлены какие-то гетры с блестящими пряжками и шнуровкой, как сапоги. Надо же, чего только не придумают.
-Затарились – пошли домой. – скомандовал я.
По дороге я не отказал себе в удовольствии поднапрячь слух и половить их разговоры – хотя переговаривались все вполголоса, мне было отлично всё слышно.
-Ну, как вам второе впечатление? – спросил Макс у шедшего впереди Джуффина. Тот обернулся и охотно ответил:
-Как и первое – неоднозначное. Конечно, в теории я прекрасно понимаю, что здесь вот так же точно, как в Ехо, живут люди, но пока не могу себе это представить. Просыпаешься, например, в своей квартире (наверняка маленькой и обшарпаной), варишь кам.. кофе, выходишь на улицу и – бух! Всё это наваливается. Но это временное. Я когда из Кеттари в Ехо впервые попал, тоже удивлялся – что за развратный, разухабистый городишко! А потом ничего – попривык. Хотя, конечно, если имеется в виду сам Мир, то разница тоже колоссальная. Здесь даже воздух другой.
-Это машины навоняли, - объяснил Макс.
-Да нет, дело не в этом… Само ощущение воздуха. Он какой-то холодный, причём не по температуре, а по своей сути. И разряжённый. Как будто не воздух, а совершенная пустота. Запахи, звуки – всё неприкрыто, необтекаемо. Не знаю, как объяснить. И ещё вот эти провода в небе – они везде у вас, что ли?
Тут только я обратил внимание, что везде – над дорогами и у домов – воздух рассекают, как маленькие чёрные молнии, различные провода. Словно мы все попались в одну большую паутину. Странно, я как-то раньше на них взгляд не останавливал.
-На то и мир паука. – Вздохнул Макс, - Теперь ты понимаешь, почему мне не нравилось это место?
-Перестань, чудовище! – вступился за наш мир Мелифаро, - Нормальный такой мирок. Сверху сероватый, это да, но зато как внутрях-то всё обставлено – загляденье! И вообще, на вкус и цвет, как говорится,… Уверен, есть люди, которым и Ехо не по душе.
-Ну, вот уж это вряд ли! – уверенно сказал Макс, - Покажите мне человека, которому не понраву Ехо, и я сожру собственные сапоги!
Стоит ли говорить, что я постарался в ту же секунду заочно возненавидеть Ехо. Но не преуспел – сложно всё-таки ненавидеть то, о чём не имеешь ни малейшего представления.
-Что-то я вас не понимаю. – Проснулся вдруг Луукфи. До этого он молча шёл с самым отсутствующим видом, - Где же он «сверху сероватый»? Вы посмотрите, красота какая! – и он неопределённо махнул рукой, указывая одновременно на небо, огни Купчина, уходящую маршрутку и столб с расписанием автобусов. Кругом было пасмурно, промозгло и серо.
Мелифаро артистично сощурился.
-Красота? Ну и где эта красота?
-Везде! – жизнерадостно ответил Луукфи, взмахивая второй рукой и попадая мне в глаз.
-Ы! – выразил я своё неодобрение. Тот ойкнул и торопливо спрятал руки за спину.
-Не волнуйся. – В порыве великодушия фыркнул я, - Даже если ты выбьешь мне глаз к чертям, я не сильно обижусь. Так ты говоришь, тебе здесь нравится?
-Ага, - кивнул тот. Потом подумал и добавил, - как в сказке.
Я снова поднял взгляд к небу. По неясному свету из-за облаков можно было определить, где находится солнце. Сухой снег неприятно колол лицо.
-Странные у вас там сказки.

***
Домой мы доходили ещё медленней, чем в Купчино, потому что тащили на себе покупки. В гостиной царила тишина, только говорящий филин изредка шумно встряхивался на шкафу. Когда я, расстёгивая драгоценную куртку, вошёл в комнату, он приоткрыл один глаз и скрипучим голосом спросил:
-Орехов купили?
Будь это человек, я бы задохнулся от такой наглости, а так – просто озадачился.
-Нет. – Честно признался я после некоторого раздумья. Птица оглядела меня с ног до головы, и – я мог бы поклясться – нахмурилась.
-Плохо. – Лаконично отозвался филин и снова закрыл глаз.
-Ох, это я во всём виноват! – прощебетал материализовавшийся сзади Луукфи, - Совсем забыл, а в этом мире, наверное, и орехов-то нету! Ужас какой!
-Как это – нету? Очень даже есть! – я был рад, что хоть чем-то угожу этом забавному дядьке, - В серванте. Сейчас достану. Грецкие, арахис, фисташки. Всё есть.
Пока я, скидывая в процессе сапоги, лез в сервант, мои посетители развешивали вновь купленную одежду по шкафам и шкафчикам, и вообще всячески обживались на новом месте. Сэр Кофа с хмурым видом поинтересовался, когда нужно включать в бассейне воду, чтобы к вечеру в нём можно было плавать.
-Если сейчас всё врубить, к вечеру как раз наберётся. – Ответствовал я, раскладывая перед филином добытые из недр серванта орехи. Кофа кивнул и куда-то умчался, а я стал надёяться на то, что он сам разберётся, что куда включать и где там вода.
Дальше всё происходило на удивление быстро и оперативно. Не успел Куруш похвалить арахис, как сверху сбежал Мелифаро и торжественно объявил, что он готов покорять Мир Паука. За ним спустилась леди Меламори в свежеприобретённом светленьком пальтишке и аккуратных сапожках (до чего же хорошенькая, чёрт возьми!), потом сошёл Джуффин в своём каракулевом кошмаре и сказал, что вот сейчас вернутся Макс с Шурфом и пойдём в атаку на Питер.
Я всем своим видом показал, как воодушевлён и рад, но видимо, сделал это неубедительно.
-И не делай такое трагическое лицо, всё равно не пожалею! – хитро сказал этот лис и рассмеялся.
Я пожал плечами. Очень хотелось послушать, о чём там говорят Макс с Шурфом, но вот так идти подслушивать было как-то неправильно, поэтому я просто решил напрячь слух – авось что-нибудь да услышу.
Сначала ничего слышно не было, потом постепенно, как на свежей фотографии, начал проявляться шум воды с первого этажа, хлопанье крыльев ворон со двора. Тикают часы. Шуршат шторы. Голоса, голоса. Мне нужны голоса.
-Ты в этом костюме прямо как английский лорд!
-Хм.
-Ага-ага. Не хватает клюшки для гольфа и газеты.
-М?
-Гольф, игра такая. Дай, галстук нормально завяжу.
-Не затягивай.
-Ладно-ладно, не буду. Как ты вообще в этом воротнике дышишь, непонятно. И перчатки все сними, положи в коробку. От них пользы не будет, по крайней мере, в этом мире – точно. В крайнем случае, смертный шар пустишь, но ходить с этой хренью на руках – как-то не комильфо, согласись.
-…
-Ну?
-Ладно.
-Слушай, я вот чего…
-Да?
-Я всё насчёт того, что Луукфи сказал, мол, здесь всё так красиво…
-Ну?
-Как ты считаешь, это и правда какое-то наваждение? Ну, что это место не такое, каким кажется?
-Любое место в какой-то степени не такое, каким кажется.
-То есть, тебя ничего не настораживает?
-…
-Или?..
-Есть немного.
-Ну, поделись.
-Здесь чего-то не хватает.
-Чего?
-Понятия не имею. Этому месту чего-то не хватает, и я почти физически ощущаю эту нехватку чего-то. Я не чувствую… не чувствую земли под ногами своей тени. Надеюсь, я достаточно ясно выразился? Потому что яснее не могу.
-Вот-вот, и я о том же! Ну всё, пошли вниз, а то нас ждут.
И шаги по лестнице.