Мокрые тучи.
О не героях, про которых никому ничего не известно...

За неотделанными каменными стенами стучит дождь. Я изредка вижу его в темных проемах, поднимаясь все выше и выше по опасной, расколоченной временем лестнице. Пытаюсь смотреть под ноги. Четвертый этаж, поворот, ступенька, ступенька, ступенька… Поворот… За узеньким, на уровне глаз, окном темный силуэт одиноко стоящей посреди осеннего поля башни мобильной связи. Лучше б, конечно, было взобраться на нее… Да нет, ну ее, в такую-то сырость. Еще навернусь, переломаю кости, и прощай, хмурые тучи… Пятый этаж. Пол завален мусором разной стадии разложения и выцветания. Шаркаю по полу подошвами ботинок, разгребая творящийся вокруг хаос. Прохожу в узкий проем, касаясь щербатой стены, выхожу на балкон. Точнее, на платформу, где, по сути, пока стройку не заморозили, он предполагался. Внизу – почти бесконечность. То ли это от темноты, то ли просто я давно уже сюда не подымался. Край платформы забрызган холодными каплями. Б-р-р… По близкой теперь крыше так и колотит, как по огромному тамтаму. Нет, я ничего не имею против дождя, как такового. Даже люблю его, кажется. Но – вот так, в темноте, стоя на вершине стройки, к которой еще пришлось проползти в одиночестве черт знает сколько километров асфальтной ленты,  под тем же, как назло, холодным ливнем… не знаю, не знаю. Да и в таком деле, как мое, дождь не лучший спутник. Это сейчас мне кажется, что его еще можно перенести… Да и вместо разорванных ботинок пришлось надеть новенькие, водонепроницаемые. Это, конечно, глупо, чего уж говорить. Утащат ведь. Чувствую, приглядит их себе какой-нибудь нищий. На остальную мою одежду мало кто позарится. Скорее уж отойдут подальше, или, если чистоплотные, палочками-палочками, да выбросят в мусорный бак. Я хмыкнул. Видок у меня сейчас, надо сказать, прозаический. Чем только не заляпанные (специально, прошу заметить) штаны покроя а-ля «из дурдома в пижаме», куртка, из которой напропалую лезет синтепон, от которой, к тому же, нестерпимо несет бензином и еще чем-то вонючим. Под ней – обрывки клетчатой «деревенской» рубашки. Впрочем, мой внешний вид не имеет никакого значения, потому что одежду я уже торопливо снимаю и, аккуратно свернув, складываю в уголке комнаты. Сверху стопку прижимаю аккуратным белым кирпичом. Ботинки тщательно прячу в груду фанерных обрезков. Возвращаюсь на балкон. Ага, вид мой, надо думать, теперь приобрел еще большую прозаичность. Учитывая пятый этаж и ночь, опустившуюся на поле кругом.
Я скучающе смотрю вниз. Одна нога уже зависает над пропастью. Как всегда, немножко боязно. Ничего. Делаю совсем легкий толчок ногой, такой, чтобы равновесие уже само обрушило меня вниз. Это все посыл боязливому сознанию – мол, это не я, это все само… Снизу выпрыгивает холодная ветреная пустота и капли-иглы. Свободное падение сейчас как катализатор. Шум в ушах длится и длится. Уже почти полторы секунды… Долго. Очень долго. Надо, надо было все-таки залезть на башню. С нее земля подальше. С нее земля… Земля… Земля… Зе…
Треск внутри, шум в ушах, ноют руки. Но я не упал еще. А значит – уже не упаду. И падал, вроде, не я -  не могу я падать. Я могу только лететь. В крайнем случае пикировать. Нет уж, это точно не был я. Чужие мысли, чужие. Как это я, скажите пожалуйста, мог не видеть полевых трав? Как не слышал воздушных токов? Ага, все это наваждение. Или нет, стоп…
Как всегда, адаптация занимает некоторое время. Два сознания плещутся в одной голове, никак не найдя компромисса. Но потом – сейчас – все приходит в равновесие. Я – снова я. Тот, что оставил одежду на стройке, быстро удаляющейся назад, и тот, что нагнетает воздух кожистыми руками-крыльями. Все как всегда. Да, но этот дождь… Как и думал, он уже начинает ослеплять меня. Звуки слишком часто резко отражаются от капель, не давая сосредоточиться. Я-прямоходящий еще мог бы это стерпеть, но сейчас… Выход, к счастью есть.
Сильнее и сильнее взмахиваю руками, с удовольствием наблюдая, как мир вокруг размывается и сворачивается, а мокрые тучи начинают уверенно ползти назад.
Скоро полные, не выдерживающие своей тяжести облака уступили место простому серому одеялу, укрывшему земное ложе от высших сфер. Откуда только у меня такой пафос выскакивает? Когда не думаешь, в голову лезет всякое. Устраняет вакуум. Но пустота в голове кое-что значит – дождя больше нет, можно смело делать все, что вздумается. Я огляделся – чего вокруг интересного? Для начала я спикировал поближе к земле и нырнул в лес, пришедший на место полей. С новыми чувствами все становится новым: даже ночью лес был полон жизни. Разная мелкая живность шарахается в стороны, завидев мою тень, крупные же совы грозно сверкают когтями и неприветливо ухают. Но я – слава богу – не охочусь. Спасибочки, еще не выжил из ума, воздержусь как-нибудь от пристрастий братьев наших меньших. То, что снаружи не открывает того, что внутри. И глаза – никакое не зеркало души.  У меня глаза сейчас вообще желтые, и злющие-презлющие. Я, правда, сам их не видел, другие рассказывали. Не встречалось мне пока в лесу зеркал, что делать. А и встретились бы – не хочу. Развернулся бы и улетел прочь. В конце концов, мне надоело петлять между елей, пугая местных старожилов, и я через прогалину в густом пологе ветвей снова вырвался в пустоту, поближе к тучам. Немного поныряв в воздушных токах, подставляя лицо приятно холодному ветру, я наткнулся на стаю ворон в небе. Они не шарахались: все более-менее городские птицы давно знают, что по большому счету мы дружелюбны. Но все равно черных птиц уносило в стороны от меня вихрями воздуха. От скуки я подлетел ближе к вожаку – благо, найти его не составляет труда – и завел беседу. Вожаки обычно не столько самые выносливые, сколько самые умные. С ними хоть общаться можно. От пернатого я в общих чертах узнал, что летят они к какому-то оккупированному стаей тополю одиноко стоящему на небольшом удалении от леса, что недавно какая-то крупная птица утащила из гнезда уважаемого в стае ворона новорожденного птенца, что вожак очень хочет есть и что неплохо бы сейчас напороться на тучу мошкары – но где уж там, при таком-то тумане…   Я проводил их до конечной кромки леска, а сам развернулся и полетел по приметным точкам к своей конечной цели.
Среди бесконечных в мокрой темноте елей довольно сложно было отыскать маленькую неприметную избушку, стоящую посреди узенькой прогалины между вековыми деревьями. Но раз уж мой нынешний взгляд за нее зацепился, все было решено. Я подождал подходящего положения – когда воздух практически равномерно и без натуги потечет под кожистыми полостями крыльев – и спикировал вниз, подставляя лицо ветру. В конце пике я увернулся от  вознамерившейся было хлестнуть меня иголками ели и слабыми ногами ступил на землю. Проковылял пару шагов. Сейчас я не предназначен для ходьбы. Не предназначен? Не предназначен… не…
Что только что произошло? Где я? Стойте, кажется, я сюда… прилетел? Нет, это же совершенно невозможно! Больше того – это отдает паранойей! Так, срочно отсюда выбираться… Хотя стойте-ка, кажется я начинаю понимать…
Б-р-р! Состояние перехода, наверно, самая противная штука во всех этих метаморфозах. Особенно неприятно возвращение к человеческому облику – и сознанию. Та летучая тварь, которой мне вздумалось время от времени становиться, по своему существу не может, да и не хочет делать умозаключений. Так что в секунды перехода, пока она почти безраздельно царствует в моей голове, я разве что поудивляюсь, как так может быть. А вот когда при обратном превращении я со всеми потрохами достаюсь несведущему (абсолютно!) человеку, можно хоть волком выть! Ведь человек этот сразу начинает бояться, строить умозаключения и вообще беспардонно пускается во все тяжкие.
Слава богу, обычно – то есть всегда - мне удается смешать оба существа в одно целое, будь оно заключено в прямоходящую или же крылатую оболочку. Это, в общем-то не имеет особого значения.
На этой лиричной ноте хомо-сапиенсу вдруг стало холодно – еще бы! Сидит он, значит, на голой земле, и отходит от происшествия. Все бы хорошо, только вот не предназначен он для пребывания в холодной и влажной среде. Так что я быстренько встал, отыскал ослепшими в темноте глазами свой камушек–тайник, быстренько приподнял его и извлек на свет божий пару резиновых сапог и еще кой-какую одежду, заботливо укутанную в целлофановый пакет. Пакет сей немедленно подвергся разрыванию, а одежда – не слишком аккуратному и вдумчивому напяливанию на торс. Ну вот, теперь можно было и войти.
Я подхожу к толстой неказистой двери, поросшей зеленым пухом, отворяю ее носком сапога. Внутри за наспех срубленным столом уже сидит Олег. Горелку почему-то не жжет, так и сидит в темноте, потягивая что-то из алюминиевой кружки.
-Двери закрывай, дует, - это у него вместо приветствия, - Чего стоишь, садись. Остальные скоро будут.
Гостеприимный хозяин приподнимается и длинной сильной ручищей стряхивает на пол мусор с одной из скамеек. Потом достает из-под стола газету и протягивает мне.
-На, положи под задницу, сыро, - хрипловато советует он.
Олег у нас не отличается хорошими манерами, зато обычно он прав по любому вопросу, хоть и не порывается двигать вперед свое мнение. Во такой мужик, короче говоря. Избушку эту он срубил, хотя не без нашей помощи, конечно.
Внутри хорошо, уютно, только и вправду сыро. Что поделаешь – осень, лес. Стены местами поросли белой плесенью. Стол-стулья, хаотически расставленные по комнате широкие, приземистые и неказистые, но чрезвычайно крепкие. Их, сразу видно, мастерил Олег. Жиденькое тепло исходит от железной буржуйки, которую привез примерно полгода назад Ромка. Хотел сюрприз сделать. Везти ее, понятно, пришлось в человеческом обличии, а он тогда еще не знал лесной тропы до избушки. Думал, найдет ее так же, как и с высоты птичьего полета. Ага, как же. Хорошо еще, что мы вовремя встрепенулись – нашли-таки нашего путешественника, привели его к хижине. То есть мы-то в небесах парили, а он, горемыка, плелся за нами со своей поклажей по бурелому. Не бросать же было буржуйку на полпути?
Ну вот, а теперь в ней трещат сырые поленья, изредка изрыгая из себя искры да всполохи огня. Можно и расслабиться – мокрое тепло располагает к этому занятию. Спасибо, Рома.
-Пойду-ка еще веток наломаю, - говорит Олег, вставая с места, - Чую, не протопить мне сегодня по-нормальному. Вот раньше – благодать, когда каждый день собирались. Придешь – печка еще теплая, и дух из избы еще не вышел.
-Надо чаще встречаться, - ухмыляюсь я, наблюдая широкую спину, исчезающую в проеме.
Хороший он, Олег. Живет в деревне где-то к северу отсюда. Односельчане, кажется, про него что-то прознали, потому что живет он затворником и детей им пугают на ночь, чтоб не озоровали. Туго ему. Раньше было легче – когда мы каждый день слетались, а то и жили тут не по неделе. Вот сейчас – проблема. Охотники. Сами они учеными прикидываются, только вот по нам стреляют отнюдь не снотворным. Не по нам-людям, конечно. По лесным летающим тварям, о которых местные жители трещат без умолку. То есть тоже по нам. В людском обличии мы с ними даже здороваемся – сжав зубы. Они не знают, с кем имеют дело – и пусть не знают.
У них тут что-то вроде лагеря. Исследуют, стало быть, флору и фауну. Грибочки режут, зверей постреливают, с-с-собаки. После того как Вовчику крыло перебило, он лихорадкой зашелся, сколько времени пришлось отхаживать, подумать страшно. Хорошо еще, что эти ученые на него сразу не натолкнулись: мы, как всегда,  поблизости оказались. Такой гам в небе подняли, что они точно на всю жизнь запомнят. И ружья-то они побросали, и  сами-то врассыпную побежали – спасались как могли от разъяренных нас. А Вовчик, как оказалось, в бреду был и даже назад обратиться не смог – в человека. И потом в избе он еще дня три с крыльями на койке валялся. Потом, вроде обратился, только медленно и неохотно. А на руке у него до сих пор шрам от локтя до запястья. И крыло кровоточит изредка.
-Принимай гостей, - говорит Олег, боком входя в дверь с охапкой хвороста в руках. За ним, пригнувшись, входят Рома и Ванька. Они из одного города, вот и летают вместе. Друзья, не теряя времени, плюхаются на скамейку рядом со мной и тянут окоченевшие руки к буржуйке. Ванька, как ему и положено, сразу начинает терроризировать меня на свой манер:
-Знаешь, что мы узнали? Антон Палыч  не просто в командировку гонял. Мы сейчас разминулись, но он скоро прилетит, и ты, можешь мне поверить, в обморок упадешь.
-В лучшем случае, - подтверждает Ромка.
-Он такое узнал – ТАКОЕ! - Ванька ухмыляется, - Ученые наши еще повесятся, можешь мне поверить.
-Ну это как раз не обязательно, - пожимает плечами Ромка, - но что скоро начнется кое-то интересное, это точно. Еще как начнется…
Он тоже хитро ухмыляется. А я молчу, как молчал. Привык уже, что из этих двоих ничего тисками не вытянешь. Сначала вот так огорошат, а потом наслаждаются эффектом. Ну, ничего, потерпим. Хотя «ТАКОЕ!», конечно, настораживает. Знаю я, чему эти двое радоваться могут.
Мы какое-то время сидим, судачим обо всем помаленьку, в крестики-нолики играем в блокноте – что ж, тоже ничего себе занятие для «великих и ужасных оборотней». Хотя сидим мы, признаться, как на иголках. Если уж «ТАКОЕ!». Слава богу, муки наши длятся не настолько долго, чтоб перейти в разряд вечных. Скрипит за спиной дверь, ветерок ерошит волосы, в комнату вместе с клейкой ночной чернотой водворяется и наш дорогой-великолепный Антон Палыч. За ним следует Вовчик – прикрывает тыл, стало быть. Антон серьезно со всеми здоровается, такой уж он есть, а Вовчик валится на скамейку рядом с нами. Сразу начинает причитать о сильном ветре, дожде и еще тысяче и одной неприятности. Не то чтобы всерьез причитает, просто манера у него такая. Все мы себе на уме.
Прелюдия с горячим чаем, коим опаивают продрогших пришельцев (и почему я раньше не сообразил плеснуть чего-нибудь горячего в кружку – ума не приложу), с разными необязательными вопросами-ответами, шутками-прибаутками, да и просто бессмысленным трепом продолжается не слишком долго, отмирает за ненадобностью, покрывается твердой коркой и сходит на нет. Антон, наконец, приступает к самому «ТАКОМУ!» (и что это словечко ко мне привязалось?). Мы трепещем, как осиновые листья, разве что Олег блуждает в меру присутствующим, но все же скучающим взглядом по стенам где-то в ореоле рассказчика. Так то - Олег.
-Ну что могу вам сказать, дорогие мои летатели, летуны, летунчики – не знаю, как и назвать-то нас с вами, - Антон усмехается, - перед нами встал вопрос. Ребром, прошу заметить. Надо нам срочно это ребро брать и делать из него… ну хотя бы не Еву  - зачем нам здесь Евы – но что-то стоящее мы вылепить должны. Я, как вы знаете, недавно отсутствовал. Уезжал. Выяснилась по ходу поездки одна интересная вещь. Я, в общем-то, одно время исследовал тамошнюю лесостепь (не по работе, так, для души), а делом этим лучше всего заниматься, естественно, на крыльях. Ну вот, швырнул я себя, как полагается, с вышки вниз, лечу, а сам чувствую – что-то покою не дает. Сверлит мозги, и все тут. Ну я сначала внимания не обратил, а потом понял: чувствую вас. То есть это я сначала подумал, что вас. Оказалось, нет. Совсем не вас. Просто других наших сородичей. Само по себе это меня не удивило: если мы с вами имеем место быть, то почему же не могут существовать и другие? Но вот когда я увидел, СКОЛЬКО их… не знаю, есть ли у крылатой моей ипостаси сердце, но инфаркт мне грозил. Потом, немного отойдя, я даже смог догадаться пообщаться с ними. Договорились о встрече. В кафе, как ни странно звучит. Человеческой головой соображается, видите ли, лучше.
Ну, в общем, состоялся у нас разговор с тамошним всевеликим управителем. Ничего такой человек оказался. Он мне преинтересные вещи рассказывал. Оказалось, мы настолько не одиноки, что и представить страшно. Тамошняя крылатая аристократия, можете себе представить, даже селится в отдельном – ну, не городе, что ли, но уж деревне точно. Своих уфологов-охотников они там не то что распугали, просто близко не подпускают. Так что исходя из нашей с вами ситуации у нас есть весьма недурственный выбор. Вариант номер раз: мы просим помощи, через пару дней здесь появляется боевое звено и зачищает-прогоняет всех наших исследователей. Недорого и качественно. Вариант номер два: быстренько собираем вещи и быстренько же, пока крылья не подпалили, удираем  к чертям собачьим туда, где нам и положено быть, то бишь ко всем остальным. Ну, может, еще шухеру напоследок наведем.
Слово «шухеру» отрезвляет нас, как холодная струя. Очень уж оно необычно звучит в устах Антона. Но это у него в привычке, в той, которая из полезных – так заканчивать свой монолог. Потому как перебивать его – упаси боже! Слишком уж интересно, да и вообще, складно говорит.
Новость, от которой так взбеленились Ванька с Ромкой, сенсационной мне не кажется. То есть она, конечно, сулит перспективы, от которых голова кружится – и еще как кружится - но сама по себе не являет ничего нового. Нас много! Для повестки дня - ничего, но вообще, мелковато. Приятно, кстати, что нас вот так вот запросто приглашают с места в карьер. Вот он, пожалуйте, свежевырытый! Только интересно, какой вариант мы выберем? Может, все-таки простой «шухер», чтоб вся округа гудела?
Тем временем начинается деятельное обсуждение. Избушка наполняется звуком, в котором угадываются стены доводов, тараны возражений, кто-то уже строит в небо планы из кирпичиков-мечт…
Все-таки не зря нашу полянку Шумной Избой зовут. Шума от нас и действительно – на всю округу.
***
Я тихо вошел в уснувшую квартиру. Быстро-быстро, оставляя на полу мокрые следы проскакал в соседнюю комнату. Ботинки все-таки спер кто-то. Ну и шут с ними, не до них сейчас, хотя мокрые и усталые ноги упорно протестуют против такого наплевательства.
-Ну что, как погулял? – брат спрашивает меня скорее из видимости участия, чем из интереса. Я пожимаю плечами – какой еще ответ нужен человеку, которому все-равно неинтересно. Да и что бы я ему сказал? «Ну вот, собрались мы тут с оборотнями в Шумной избе, и порешили: переселению быть! И шухеру – тоже!». Так что ли? Но одно я ему сказал.
-Никанора Ивановича предупреди: не надо ему тут быть. Пусть из города уезжает.
Брат удивленно смотрит на меня. Мол, ты чего это вдруг?
-Ну этого, который с экспедицией, который велик тебе подарил. Мужик очень уж хороший.
Братишка все-равно не врубается. И не врубается, и не вклинивается, и не впиливает.
-Скоро тут ТАКОЕ будет, что тебе и не снится. Ты лучше передай, как брата прошу.
Он отчего-то кивает, будто понял все. Ни черта ты не понял, разлюбезный брат мой. И Никанор Иванович твой тоже тот еще дуб, небось махнет рукой, да и зачтется ему за беспечность. Но это уже не мое дело. Меня здесь уже нет. Ну, или почти нет. Тучи везде одинаково мокрые, и везде они встретят меня одинаково. Это не плохо, это – правда.
Пора собирать чемодан. Пора открывать дверь. Пора вставать на крыло. Пора.