А вы видели, как в ожидании чуда на краю обрыва сидела маленькая девочка, у которой не было имени. Нет, ее все как–то называли, у нее даже была бумажка, в которой было написано место, где она родилась и буквы – закорючки с инициалами ее родителей. Значит, она была настоящая – раз есть родители, значит она не кукла, значит, кто-то хотел увидеть ее, кто-то терпел все неудобства большого живота и отсутствие некоторых приятностей жизни. Кто-то ее ждал. Ей дали имя, нет скорее прозвище, на которое она отзывалась, как собачка, которая поворачивает голову, когда слышит некоторое созвучие букв, обычно предшествующее кормлению. А потом девочка выросла и научилась кушать сама – ей уже не надо было поворачивать голову, когда ее звали. Теперь у нее не было имени. Теперь она была просто человеком. А ей хотелось чуда. А может ей хотелось просто стать куклой – что б каждое утро просыпаться в чьих-то детских ручках, что б ее переодевали в дурацкие платочки и тряпочки, пачкали фарфоровое личико кашей, предварительно спрятанной от мамы в салфетке в кармане. А иногда и без салфетки, как повезет. Ей хотелось, чтоб в ее жизни было только два возможных исхода – сломаться и оказаться на свалке – это первый возможный выход. Да, конечно, оторванная голова или рука – это не совсем приятно, но чего не вытерпишь, что бы видеть слезы на глазах малыша, чья любимая игрушка умерла по его вине. Это зло. Для тех игрушек, которые это понимают, есть второй выход – состарится вместе со своим хозяином и быть передаренным кому-то из знакомых. А девочка не знала, чтобы она выбрала, какой бы путь предпочла, если б оказалась куклой. Но она не была куклой, а значит, и выходов у нее было больше. НО сейчас, она сидела на обрыве и ждала чуда. На ней было платье, слишком яркое для осени, но слишком длинное для лета. Когда налетал ветер, он поднимал края платья над землей, и коленкам становилось холодно. Тогда она прижимала подол к земле, и сразу становилось неудобно сидеть. Так она и не могла решить, что же лучше, замерзшие коленки или ноющая спина. Так и повторялось каждую минуту – порыв ветра, полет платья, движение руки….и обратно. У нее на ногах были туфли с застежками, пока она шла по полю, под пряжки забились травинки – сейчас они щекотали ногу, но она не убирала их. Это было как памятка о том, что у нее есть чувства – что она не фарфоровая. Травинки уже чуть-чуть начали увядать под пронзительными лучами уже остывающего солнца – она уже тоже была не маленькая и первые лучики морщинок ложились на когда-то гладкую кожу. На ее руке были надеты часики – слишком дорогие для маленького ребенка, но слишком неподходящие для взрослого человека. С циферблата ей подмигивало какое-то животное, не то недорисованный Микки-маус, а может и слишком подробно нарисованный бегемот. Часы давно стояли – хотя и продолжали показывать правильное время, правда, только два раза в сутки – но это было не важно. Девочка уже давно жила по своему собственному времени. Она вставала, тогда когда не хотелось спать, и ложилась, когда глаза уже сами закрывались от усталости. Она ела когда хотела и что хотела. Она не любила сахар и любила, когда пшеничные сухари размачивают в чае. Ее волосы были цвета хлебных колосьев, она их не расчесывала – это должен был делать кто-то другой. А она с ним в это время разговаривала. Она никогда не запоминала лица, поэтому ей было все равно, слышал ли этот человек ее историю раньше или нет. А человеку тоже было все равно – он получал за свою работу деньги. Сегодня парикмахер заболел, и она просто надела на запутанные локоны шляпку - то ли бабушкину, то ли из театрального реквизита. Какая разница? На шляпке были кружевные оборочки, расположенные везде, где им только можно было расположиться, да и где нельзя тоже. А еще, с самого краешку, там были пришиты вишенки – одна красная и вторая – с облупившейся краской. Они были без листиков – зеленые пластиковые кусочки уже давно потерялись. Поля шляпки нависали над самым носом девочки, поэтому ей было почти не видно неба, а она сидела на обрыве и ждала чуда. А наверху падали звезды. Им просто нравилось падать – им нравилось зажмуриться и сорваться в темноту. А потом, пока никто не видит, облетев разноцветный шарик земли, вернуться назад. А когда они пролетали мимо обрыва – они видели там нашу девочку, они хотели рассказать ей, как им хорошо, когда они летят сквозь ночь и воздух обволакивает их. Они хотели позвать ее по имени, но не могли – ведь у девочки не было   имени. Они хотели, что бы она заметила их, но она не могла – ведь поля шляпы загораживали ей небо. Она смотрела все время вниз, что б не пропустить момент, когда надо поймать рукой подол платья, ведь снова налетает порыв ветра. А значит травинки, застрявшие в пряжке, начнут опять щекотать ногу. Она вообще не знала, что пришла ночь – часы еще не начали показывать правильное время. Да и вообще ей все было неважно – важно было только одно – ОНА ВСЕ ЕЩЕ ЖДАЛА ЧУДА.