Сижу. Поезд тихонько тащится от города до полустанка, куда я и собираюсь. Там лес, а в лесу дом. В доме на втором этаже, где одна из стен есть одно большое окно, через которое я буду видеть сад, только начинающий возрождаться, весенний сад, я буду думать о себе. И о ней в себе.О той, что невольно вонзила свой шип в самый эпицентр моего сознания первым же своим появлением в моей жизни. Этот огненный шип ощущается постоянно, с момента пробуждения.
Только бог Морфей немного облегчает эту зудящую боль. Особенно чётко чувствую это в минуты слабости, когда всё временно теряет свой смысл, и остаётся лишь эта боль. Непонятная, бессмысленная. Но то, что она есть, заставляет меня быть здесь. Она обостряет все мои чувства, она зовёт меня за собой, одновременно отталкивая от себя. Я слышу, как бьётся моё сердце, вступая в непримиримый резонанс с бесконечным биением колёсных пар о стыки рельс. Солнце прячется за кучевыми тучами, провожающими пронизанный едким северным ветром апрель.
Стук колёс, превращаемый лесом в жалобный стон, ещё долго не покидал моих чувств. Потом настала тишина. Странная, сказочная тишина. После года безвылазной городской жизни, такую тишину воспринимаешь как остановку времени. Немного привыкнув, понимаешь, что вырвался из этого кипящего котла куда-то… в кабину машиниста. Здесь ощущаешь себя человеком, сыном природы и прибываешь в гармонии с ней. Как шестерёнка, выскочившая из огромного механизма действия и противодействия, покатившаяся и упавшая на дно реки. Позже она превратилась бы в руду, но сила притяжения этого механизма настолько велика, что она вскоре вновь встанет на своё место в бескомпромиссном конгломерате.
Но пока я на дне реки. И я заварил себе чай, с только проклюнувшейся мятой. По дороге, в лесу, обнаружился чудесный цветок, какого прежде и не видывал. Наклонился, чтобы лучше его разглядеть и тут же заметил ещё один такой же, метрах в пяти. Потом ещё один. А дальше была целая лужайка этих цветов. Я сорвал несколько штук. А теперь я сижу за столом, покрытым белоснежной скатертью, и пью чудный мятный чай, любуясь творениями природы. Стебельки нежно принимают солнечный свет, преломленный гранями стакана, и цветы, уже было увядшие по дороге, позируют мне в своём первозданном блеске.
Если бы она здесь… мы бы вместе видели и чувствовали всё то, что чувствую сейчас я, чувствую каждой клеточкой своего тела. Но я один. А она лишь во мне. Она осталась там, в беспощадном железном мире, давно слившись с ним. И только её агональный шип во мне. Если бы она только знала, как прекрасно здесь, на первозданной, божественной земле. Была бы она здесь – было бы счастье. Счастье навеки. Но её нет. И для меня всё это чудо первозданности пронзено острым шипом. И я поднимаюсь на шумный, неугомонный берег, чтобы вновь занять своё место в бесконечной людской макросхеме.
Я буду иногда приезжать сюда, вырываясь из котла пленённых человеческих душ. И буду писать и передавать ей эти письма, в надежде, что когда-нибудь её шип прорастёт во мне прекрасным первоцветом, которого прежде не видал не один человек на земле. Который будет вечно цвести, нежно принимая живые солнечные стрелы, преломленные, сквозь грани моей души.
Подхожу к лесной узкоколейке. Сажусь в “Столыпин” моей души, твёрдо зная: я вернусь сюда, чтобы продолжать писать письма. Пока жива любовь.
